Интеллигентские позы

При всем кажущемся разнообразии общественных позиций устойчивыми среди них являются немногие. Скажем, в совке при застое наиболее устойчивыми позициями были — советская, лоялистская, позволяющая делать карьеру в полный рост, и антисоветская, которая почти любой карьере препятствовала, конечно, но зато предоставляла много других общественных бонусов — открытое презрение к существующему строю и всем, кто его поддерживал.

Конечно, были и промежуточные позиции, среди тех, кто был заметен, явно выделялась позиция — даже не знаю, как назвать, просвещенного конформизма вперемежку с тайным фрондерством, что ли. Но эта позиция одновременно позволяла делать карьеру (если фрондёрство не слишком выпирало пружиной из-под обивки кресла). Пусть и не магистральную, но зато и лицо позволяла держать на свету без особого стыда, плюс отдушина в виде права на смелость кухонных разговоров.

Ситуация радикально изменилась после перестройки, но, в основном, структурно, то есть устойчивых позиций опять же немного, но концептуально они другие, по крайней мере, на первый взгляд.

Если говорить о предпочитаемой большинством из тех, кого до перестройки называли интеллигентами, а после — интеллектуалами, то наиболее востребованной и массовой стала позиция, которую в былое время называли бы буржуазной. Однако называть ее так не вполне верно, и потому, что возникший после перестройки русский капитализм — не вполне капитализм, а нечто похожее или имитирующее его. А также потому, что для обозначения чего-то буржуазным, надо находиться в другой эпохе и иметь что-то ей противостоящее, типа, пролетариата, антагониста, которого нет, или пролетарской интеллигенции, но ведь ее нет тоже.

То есть такая позиция, которая кажется почти единственно возможной и даже культурно вменяемой, и при этом состоит в том, чтобы принимать разделение  на имущих или не имущих после перестройки, как естественное, пусть и не вполне справедливое. Типа, наиболее умные и трудолюбивые стали имущими, а не умным и не работящим осталось лишь сосать свой некогда пролетарский палец. Но и он уже не пролетарский.

В любом случае наиболее распространённая и наиболее устойчивая общественная позиция для интеллигента-интеллектуала — это такое принятие действительности, при котором власть с ее, увы, азиатской рожей и феодально-сословными привилегиями не принимается, критикуется и в общем и целом отвергается. А вот в делении на имущих и неимущих отчетливо принимается позиция первых. Да вроде как и выбора другого нет: интеллигенту-интеллектуалу нужен кто-то, кто будет ценить и платить за его нематериальные труды. А раз у неимущих денег нет, а вокруг как бы рынок, то стоит поддерживать тех, кто платит. Тем более, что уважение к собственности — это уважение к социальной стабильности с перспективой роста.

Понятно, что второй (а по распространенности – первой) остаётся, конечно, лоялистская, верноподданническая позиция, которая позволяет делать карьеру точно так же, как это позволяла делать советская, патриотическая поза при совке. С лоялистской позицией по отношению к советской власти нынешняя позиция, именуемая патриотической (или как-то близко), чем дальше, тем отличается меньше. Но вот то, что оппонирует им — эти позиции как раз отличаются принципиально.

Казалось бы, как и антисоветская позиция при совке, так и та, которую мы за неимением лучшего, назвали буржуазной, отличается совсем немного. Власть критикуется и подчас бескомпромиссно. Но вот социально-экономически это совсем разные позиции. Антисоветчики, нонконформисты при совке старались не иметь ничего общего с существующим строем, и их ставшие хрестоматийно известными работы кочегарами и сторожами — были работы с минимальным пересечением с социальными обстоятельствами всего советского. А буржуазная позиция, отвергая политическую составляющую, вполне рифмуется с экономической и социально-культурной.

И если сравнивать, то она больше соответствует той промежуточной советской позиции, закреплённой за советскими же либералами, которые критически или скептически относясь к политической власти, оставляли за собой право делать внутри неё карьеру, не отвергая естественно возникавшую двойственность и противоречивость.

То есть если искать прототип наиболее распространённой и устойчивой позиции сегодняшних российских интеллектуалов, то это будут, конечно, не нонконформисты, диссиденты или андеграунд, а советские либералы, умевшие быть отчасти своими и с первыми, и со вторыми. И на елку влезть и не оцарапаться, скажет, возможно, кто-то и будет прав лишь отчасти.

Потому что здесь речь идёт не о критике тех или иных позиций с этической или даже с концептуальной точки зрения. Речь о стратификации общества, в котором — по сравнению с совком — той позиции категорического максимализма, которой придерживались политически и культурно фундированные нонконформисты, практически не осталось.

И это очень важная характеристика современного общества и его отчетливое отличие от общества советского. Советское, куда более суровое и тоталитарное, даже в период застоя, когда репрессивные возможности значительно ослабели, но все равно были более, чем на порядок выше, чем сейчас, предоставляло возможность для устойчивого и категорического оппонирования при почти полном отказе сотрудничать с институтами этого общества. А вот в современном и авторитарном обществе, куда менее строгом, чем советское, даже в эпоху его застойной слабости, устойчивой позиции тотального дистанцирования просто нет. Критика исходит из той среды, которая занимает двойственную, отчасти конформистскую (если оценивать ее в концептуальном смысле) позицию с критикой политического и почти полного приятия социально-экономического устройства общества.

И это в очередной раз заставляет признать, что в основе любой устойчивой позиции в российском обществе является власть и ее структура. Чем власть сильнее, опаснее и категоричнее, тем сильнее и перпендикулярна позиция оппонирования ей. И напротив, чем слабее власть, тем слабее и позиция тех, кто ей оппонирует, не решаясь на категорический развод, а решается лишь на неофициальный гражданский брак по расчёту.

То есть позиция, как парус, использует силу ветра, зависит от него и является ее функцией и следствием. Она шьётся из тех материй, из которых пошита и позиция власти, а повёрнута ли она изнанкой или лицевой стороной, дело второе и факультативное. Власть остаётся первичным материалом для разных вариантов оппонирования ей, так как другого источника силы просто нет.