Как вы по жизни ходите

Один из мифов поколения дворников и сторожей — это само название. Дворников в андеграунде почти не было (кому охота лопатой тротуар скрести), а кочегаров — на несколько порядков больше, чем сторожей. Миф и про оазис свободы, и про трамплин для славы. Это только со стороны все кажется лучезарным: живешь вроде в совке и не скрываешь, что видишь его мелко, как тазик по кличке шайка. Потому что прозреваешь будущее в героических тонах.

Не помню никаких разговоров про будущее, никакого после не было и в мыслях, один тысячелетний рейх советской власти. Да и начиналось подполье почти у всех невольно, под давлением обстоятельств.

Мои наступили, когда питерское КГБ наведалось в Летний дворец Петра, где я работал экскурсоводом, и в библиотеку, в которой подрабатывал библиотекарем. Меня не уволили, а попросили уволиться. Без вариантов. И вот тогда, спустя пару месяцев сомнений, я пошёл на курсы кочегаров, потому что у меня уже был сын, жена, которых прозой не прокормишь.

А спустя ещё полгода (если не путаю) я, засунув диплом о высшем образовании куда подальше, устроился в первую котельную. Денег немного, а времени писать и читать достаточно.

Но котельная котельной — рознь. В одной работаешь сутки через двое, в другой — сутки через трое, но были котельные, где аристократы духа трудились раз в неделю. В основном, это были котельные при банях. И вот мне посоветовали одну, на Свечном, практически напротив дома, где жил Гран-Борис (Боря Кудряков, неоцененный сумрачный гений, он потом будет ко мне частенько заходить).

Но дабы взяли в котельную, надо было пройти отдел кадров. А так как у меня первые записи (почти половина трудовой книжки) — работы с высшим образованием, то изумленный до невозможности отдел кадров посылает меня к директору.

Так была ещё одна пугающая деталь: я лет пять работал в Музее истории города (на самом деле в Петропавловской крепости, Летнем дворце Петра и Домике Пётра 1 на Петроградке). Так вот хитрые кадровики придумали брать тебя на два месяца, а потом увольнять. Через неделю опять брать, и все для того, чтобы ты не мог претендовать на постоянную работу. Поэтому в моей трудовой книжке стояло (не помню) записей 15-20: принят на работу в Музей города — уволен, принят — уволен. Для начальника отдела кадров это был бином Ньютона, для директора тоже.

Фамилию директора помню — Портной. И сама фирма было уникальной: там в одном пакете были бани и все похоронные службы города, бани и кладбище. То есть люди жили ужа при диком капитализме в самый что ни есть застой.

Короче, вертит директор Портной (он тогда был, конечно, беднее Дерипаски, но если в пропорциях совка, все равно такая же дерипаска) мою трудовую книжку и недовольно говорит: «Как это вы ходите по жизни, молодой человек? По наклонной плоскости вниз». То есть миллионер от похоронного бизнеса смотрит на идиота, который пришёл устраиваться к нему кочегаром на три копейки и не может взять в толк, чего это я лезу на самое социальное дно?

Уже не помню, что я ему ответил. Помню, что со мной на приёме был теплотехник бани, в которую я устраивался, и Портной сказал ему: смотри у меня, Серебров, под твою ответственность.

Не помню (третье «не помню», кокетство как всегда), сколько лет я прослужил в этой бане. Плюс службы был в том, что в котельной не надо было ночевать, можно было приехать типа к 6 утра и уехать домой после закрытия бани. Но это летом, зимой порой надо было топить круглосуточно.

Однако через несколько лет я устроился в другую баню (конечно, по блату, андеграунд в этом смысле был так же построен на связях). Это были Суворовские бани на Крюковом канале.

Здесь была отдельная комната, в которой можно было спать, хотя шум котлов на первом этаже нервную систему не успокаивал. Тут же, на втором этаже стоял огромный бильярдный стол. И внутренняя дверь в саму баню. То есть два шага — и ты в парилке, три шага — в бассейне. Кто только из андеграунда и диссидентуры у меня не побывал. Некоторые, как Лева Тимофеев, приезжали почти сразу после отсидки. Оттуда меня самого вызывали в КГБ грозить статьёй за антисоветчину. Да и посадили бы, кабы не перестройка.

Но я все-таки о другом. Была ли свобода? Была, потому что ниже падать было некуда, только в тюрьму. И это все понимали. То есть свобода была, но свобода пресная, был кайф, но была и безнадега. Книги были все, какие нужны. Денег хватало, просто чтобы не умереть с голода. И это были качели: свобода на одном конце, на другом — нищета.

Свобода действительно опьяняла. То есть страх что-то говорить или писать просто отсутствовал. По дурости, наверное. Помню, едем мы с Витей Кривулиным в такси (он один из немногих, кто удержался на вполне пристойной работе редактора в медицинском издательстве, плюс репетиторствовал и был побогаче остальных). Короче, едем в такси и говорим о чем-то: не знаю, над советской властью смеемся. И в какой-то момент ощущаем, что какая-то уж слишком звенящая тишина вокруг. То есть таксист слушал, слушал и загрустил от ужаса. Или неприязни. И тогдашняя жена Вити, Наташа Ковалёва, сказала примиряюще: что у вас за дурацкая привычка советскую власть на людях ругать, тактичней надо быть, совсем человека засмущали.

Ещё из забавных случаем помню, как тащусь на троллейбусе в свою библиотеку в общежитии завода «Красный выборжец» и читаю книжку. Книжка — обёрнутый в газету —  том «Архипелага». Я уткнулся в книжку, никого вокруг не видя. Троллейбус (а вы помните его особый запах?) проезжает мимо Литейного, 4, я по инерции поднимаю голову и смотрю на здание, в которое, очень может быть, меня рано или поздно заберут. Но мысль эта совершенно лишена трагических коннотаций: заберут и заберут, бывает и хуже.

Но подняв голову, я краем глаза вижу, что сосед по сидению в виде коричневой сардельки тоже через плечо заглядывает, косит лошадиным глазом Пастернака в мою книжку, по инерции поднимает глаза поглазеть на чекистское подворье. Наши взгляды пересекается и он, качая головой говорит: а ведь это какая-то извращенная ирония, простите, анекдот: ехать мимо Литейного, 4 и читать «Архипелаг ГУЛАГ». На часах год так 1979-80 (в 1980 меня уже уволили). Забавно, но никакого страха: не побежит же сосед звать дружков Путина арестовывать антисоветчика? Да и сказал сосед свою тираду с интонацией лёгкого восхищения ситуацией и одобрения ее (так мне показалось). Я кивнул головой, вежливо улыбнулся и продолжил чтение.

Я ехал работать библиотекарем на полставки, получая в месяц 40 рублей. Для меня это были большие деньги. Цена свободы.

Я помню, как меня удивил тот же Витя Кривулин, когда сказал, что вторая культура себя изжила, он не считает себя неофициальным поэтом, он как бы просто поэт. Поверх барьеров. Я его не понял тогда, да и не очень понравилось мне услышанное. Но разница была огромной: я только опустился на дно, я кайфовал от обилия свободного времени и уймы интересного народа, населявшего питерский андеграунд. А Витя жил так второй десяток лет, как и многие другие, и устал, устали многие до раздражения на себя и судьбу. Нет, продаться были не готовы: продавались (и в достаточном количестве) другие, уже сидевшие на крючке. Но чистой радости от жизни на социальном дне (пусть и с ортопедической культурной подушкой) уже было меньше.

На этой усталости возник Клуб-81 (очень компромиссное явление). И альманах «Круг» (я, так как был молодой и борзый, отказался цензурировать свой текст, и с удовольствием очутился за бортом). Но многие согласились, и это согласие было ещё одним синонимом усталости.

Так что да — поколение дворников и сторожей — люди удивительные, такие редкоземельные металлы. Сама система общения, заменявшая все — была ни с чем несравнимой. Как ни с чем несравнимой на самом деле была и среда, и самое удивительное в ней было то, что люди с недюжинными дарованиями работали бесплатно. Как написал в эссе о Джоне Доне один критик: он писал стихи не в стол, а дабы прочесть их вечером друзьям. Но что дальше: прочёл друзьям, дальше-то что? А дальше прятал в стол (или, как Боря Кудряков, закапывал в только ему известных ямах в пригороде вместо с кучей консервов на всякий пожарный). Или издал тиражом в 6-8 экземпляров, как я, когда в издательстве Мити Волчека у меня вышло «трёхтомное собрание сочинений».

Сегодня андеграунд мифологизирован, так как перестройка — по разным причинам — выбрала на роли культурных героев представителей именно андеграунда, в основном, московского, Пригов, Рубинштейн, Гройс, Илья Кабаков, Эрик Булатов, Ваня Чуйков.

Питеру перестройка вышла боком, мачехой. Лучшие не востребованы до сих пор. Характерно, что из ленинградского подполья вышли музыканты и художники, в основном, так сказать, дети: Митьки, Цой, Гребенщиков (он был постарше  по возрасту, но дети — по статусу, и популярность с душком попсы), Курехин, куда менее мне интересный Тимур Новиков.

Но так или иначе возник миф, что андеграунд — это такая территория свободы и чистого воздуха, в котором что-то счастливо кипит и готовится, как в реторте, чтобы в нужный момент вдруг явиться публике готовым гением и культурным героем.

Но это получилось у избранных судьбой. А истощилась, поменялась надежда на вялое безразличие и бессилие — у многих.

При этом советский андеграунд, ленинградское и московское неофициальное искусство (пардон за медный звук кантаты) могло состояться только в особый момент советского застоя, когда почти все ничего не имели и ничего не знали. И сажали уже не всех.Бедными были многие, и даже богатые были бедными, так как официально бедными оставались.

Но все равно этот творческий взлет неразделим с самой поразительной ситуацией: люди работали без денег. Им не нужно было платить, они творили личную утопию, творчество было полностью лишено монетизации. Но стоило отвернуться от групповой психотерапии к окружающей реальности, как эта последняя напоминала тебе: дружок, ты, конечно, можешь писать и думать то да се, что твой левой ноге угодно, но тебя все равно никто не услышит.

Если обернуться, то советский андеграунд, советское неофициальное искусство — это такой Детройт: трущобы, не пригодные к жизни, а под скулой бьется голубая жилка жизни, по замыслу привычных катастрофических обстоятельств. Длинный, как кишка, коридор коммунальной квартиры, а на обоях в потрепанный цветочек — драгоценные   тени. Тени остались, что ещё?