Море по колено
Ситуация вокруг Трампа богата на параллели, которые в свою очередь помогают уточнить то, что видно только в исторический перископ. В анамнезе разных наций были периоды, когда потребность в самообмане оказывалась необычно высокой. Чаше всего, это период обостренных обид, унижений, результат военных или иных поражений.
Версальский мир, создавший ситуацию, когда рупором нации стал тот, кого десятилетие до этого не пускали на порог приличного дома. И когда наваждение прошло, понять, отчего оно возникло, многим было не просто.
У России место Версальского мира и поражения в войне заняло поражение в экономическом и политическом соревновании в предыдущих десятилетиях. То есть ровно то, что в начале перестройки привело к запросу на демократию, но как только ситуация в экономике чуть улучшилась, возник запрос на самообман в области национального величия, и глашатай величия нашёлся скоропостижно.
У Америки вроде как не было особых поражений, если не считать обречённые на неудачу экспедиции в Ираке и Афганистане, а в экономике — появление серьёзного конкурента, Китая. Но для почти половины страны место поражения заняли изменения в ценностной сфере, когда место национальной гордости, традиционно важной для американцев, заняла толерантность и вообще терпимость к тем, кто слабее. Плюс очень быстрый технологический рост, который изменил быт почти всех, но экономически был более благотворен для жителей больших городов и куда меньше для провинции.
Однако между национальной лестью Гитлера, замещавшего обиду от проигрыша в предыдущей войне уверениями в национальном превосходстве (для чего пришлось некоторые нации использовать как ориентир, предварительной пониженный до уровня плинтуса), и путинской неоимперской гордостью великороссов с раздуванием углей неостывающих обид от сокращения территорий бывшей империи, есть сходство. И не намного меньшее, чем у Трампа, появившегося, с казалось бы, нелепым лозунгом «Сделаем Америку великой опять».
Здесь наиболее провокативным было именно «опять», которое подразумевало, что предыдущее правление было ошибочным и унизило Америку, поставило ее на знакомые нам колени; и надо теперь разорвать путы Версальского мира, взять Крым и Донбасс и опять начать пугать соседей, дабы восстановить уважением к себе в зеркале.
Но этого «опять» не было. Не было никакого поражения, просто место более-менее привычного славословия заняло уже упомянутая толерантность и ощущение, что наступает другая эпоха с другими ценностями и жизненными целями.
Но, возможно, мы не понимаем степень обиды провинциальной Америки, которая вдруг ощутила себя на обочине жизни, и начала искать врагов там, где их раньше не было. Все ноу хау Трампа вылупилось из яйца слова «опять». Мол, вернёмся в старые великие времена, когда деревья были большими. Если вы живёте на одном из побережий, вам это, возможно, не понять. Не понять, что такое национальная гордость и как ее может не хватать для ощущения смысла жизни.
И как эта гордость скукоживается, когда вместо того, чтобы славить патриотический порыв, власти начинают талдычить о туалетах для трансгендеров, о равенстве полов и рас и ущемляют гордость за счёт понаехавших меньшинств из этих самых вонючих углов.
Возможно, есть и другие инструменты обид, на струнах которых сыграл Трамп, и уточнение всех нот в этом аккорде — не пустая трата времени, если есть желание подробнее разобраться в том, что произошло.
А произошло типологически то же самое, что в Германии посте Версальского мира или в России после перестройки: очевидная по своей откровенности система самообмана оказалась невероятно востребованной в Америке после Обамы. Ведь предложение Трампа по модулю точно такая же ложь, как нацистская пропаганда Гитлера или великодержавная Путина. Тоже самое «опять».
Важно отметить и наиболее страдательную сторону. Как в Германии или в России, в трамповской Америке главной жертвой стали именно институты (или политические традиции). То есть пропаганда гордости и обиды существует не просто так, а в пространстве из которого удалены с помощью гигантского пылесоса ориентиры и измерительные инструменты. Именно то, что олицетворяют собой суды, пресса, законы, общественные ценности, другие ветви власти. Все то, что проделал Гитлер или проделывает Путин, возможно только если нет уже нормального парламента, нет авторитета газет, а суды подчинены политической воле. Именно это произошло в нацистской Германии и путинской России, именно это пытался осуществить Трамп.
Формально, у него был просто авторитет первого лица, и то, что вроде как считалось достоинством американского общества — законопослушность, высокий уровень общественного доверия. Трамп противопоставил две снежные вершины друг другу. Авторитет своей власти и необходимость считаться с другими авторитеты. Последнее нужно было нивелировать.
В принципе его борьба против авторитета прессы, в чем ему помогали социальные сети, это было последовательное устранение конкурента. Точно также он поступал с политическими оппонентами, которые из политических противников (вполне достойная и традиционная роль в американской политической системе с ее сменяемостью власти), превращались во врагов на риторическом уровне Германии после 1933 и России после 2000.
То есть термины «враги народа» появились почти сразу, но этими врагами становились не только журналисты: Трамп стал первым президентом, кто стал искать врагов даже среди собственных спецслужб. Он не смущался тем, что разрушает устойчивость политической системы, потому что ему все было ясно: кто не со мной, тот против меня. Для любого роль на выбор и вкус: раб или враг.
Он пытался искать или создавать союзников, для этого попытался инфицировать своими сторонниками суды, в том числе Верховный, а когда и они в решительный момент не встали безоговорочно на его сторону, ни минуты не думая, объявил и их врагами.
А когда на выборах избиратель, поколебавшись, отдал предпочтение его оппоненту, объявил недействительной саму избирательную систему.
И тут выяснилось, то он правильно оценил уровень самообмана, востребованный немалой частью общества из срединной Америки. Против него выступили все те институты, которые он хотел уничтожить, но не успел или не сумел: он надеялся на лояльность и преданность назначенных им судей, чиновников, однопартийцев, но те, поколебавшись вместе с цифрами голосов, отданных за него и его оппонента, и увидев, что очевидной победы нет, не решились вписаться, закинув чепчик за мельницу.
Но и это не смутило его ядерный электорат. По большому счету его слово: слово Трампа, обвинявшего всю политическую систему в том, то она прогнила и поэтому сфальсифицировала выборы не в его пользу, это слово было против других слов — от тех институций, которые в последний момент не встали на его сторону. Суды, пресса, элитные однопартийцы, которым он предлагал присягнуть себе, забыв обо всем остальном, а в итоговом раунде — сенаторы и конгрессмены: они не согласились, что его обман, женатый на самообмане фанатов слова «опять», стоит обедни и риска.
Казалось бы, три дня назад провалился путч — такой не вполне путч, не вполне мятеж, у него была другая роль: подтолкнуть нерешительных однопартийцев в Конгрессе объявить его святее Папы римского и остальных институтов. И только когда они не решились, произошли эксцессы со штурмом Капитолия, который полиция защищала с понятной робостью: ведь штурмующие были социально близкие братья по крови.
Но временное поражение Трампа, пусть даже с невнятной перспективой стать постоянным, не меняет главного: запроса на самообман. С ним-то ничего не случилось. Это запрос такого свойства, что страх для него не всегда действие вычитания или деления, скорее, наоборот. Если есть возможность не верить никому, за исключением одного человека, которому в трезвом состоянии ключи от квартиры на минуточку страшно доверять, это значит запрос на самообман достиг того уровня, когда море по колено. И хочется продолжения банкета.
И оно, море, действительно по колено. И от этого обстоятельства импичмент не противоядие: так, мёртвому припарки. От мертвого осла уши. Замучаетесь пыль глотать, как говорится, стуча копытами в сторону этого самого моря.