Русская женственность по-американски
Знаменитый тост С. Стратановского: за вечную женственность в условиях развитОгосоциализма, напоминает об историческом измерении женственности. То есть она, эта женственность, как и многое, кажется вечной, то есть неизменной, абсолютной, но меняется почти с такой же скоростью, как мода.
Вот русский американский телеканал RTVI проводит ребрендинг: сначала в пару к американскому ведущему/ведущей появляется российский/ая коллега. И у нас обнаруживается дополнительная возможность отметить, как отличается женственность в Америке/при Трампе и женственность, условно говоря, при Путине.
Можно было бы и не смотреть, и так все известно: американская женственность — очень часто скромная, постная, суховатая, принципиально не агрессивная (иначе, зачем с надрывом проводить феминистическую революцию).
А вот доминирующая женственность российская — совсем другая, яркая, гордая, с блядской отдушкой, выпирающая изо всех дыр. И понятно почему: в России женщина — жертва слишком высокой конкуренции. И при этом социально не защищена. Именно поэтому внешность обязательно должна иметь сексуальный акцент в сторону хрестоматийно известной профессионалки панели: броский макияж, поведение избалованной любимицы семьи или содержанки (или искательницы оной позиции), мочалка в собственном соку.
Если в моих словах по поводу российской женственности кто-то прочитал осуждение или насмешку, то это только потому, что я нескладно выразился. Вписываться в профиль сексуального объекта желания — не столько мечта, сколько безвыходность. Простая скромность американской женственности — это от защищенности, неизмеримо большей уверенности в себе, это отражение социальных преимуществ. Не более того.
Но вот в какой-то момент кому-то из начальства, возможно, генеральному продюсеру или какому-то другому пришла идея унифицировать женственность, а точнее: сделать американских ведущих столько же похожими на ночных бабочек, как и их русские товарки. В принципе это была сдача линии Мажино. Можно дальше не проводить эксперименты о реновации: советизация женственности куда более красноречивый шаг, чем что—либо иное.
Вообще женственность — это самое сложное для имитации в путинской культуре, которая вся имитация: на три дня по делам в Париж — это ещё с грехом пополам. А вот женственность, в любое время: при советской власти или в эпоху Владимира — Красное солнышко — это неподдающаяся задача. Легче сделать Аполлон 13 или Теслу из цельного куска березы и в натуральную величину, чем заставить современную актрису играть нечто похожее на колхозницу в ветхом шушуне или жену дореволюционного профессора.
Вот смотрим на кастинг исторического фильма «Стена», снятого по роману великого Владимира Мединского. Кастинг вполне удовлетворил бы автора «Левиафана» (тем более что в основном состав актеров совпадает) или даже Германа-старшего, известного своей беспощадной привередливостью.
То есть актеры — самые известные и востребованные, но никакой исторической достоверности достичь не удаётся, женственность репрезентируется настолько топорно, что кажется, это не изготовительница лечебных зелий с трактирщицей лясы точит: а две светские ломаки на вечеринке у Ксении Собчак выпендриваются перед Абрамовичем и сыном Пескова от первой жены. Не то, что историчность, истеричность (то есть самые простые женские и человеческие реакции) оказываются скрыты под гримом культурной безысходности. Биться за добычу в виде ценителя и покупателя прелестей — иной программы не просматривается. Быть княжной, которую от силы страсти кидают за борт в набежавшую волну. Быть длинноногой путаной из армянского бара в Геленджике в виде дочери воеводы Шейна.
Казалось бы, коли ты режиссёр, которому бабки дали такие, что ты можешь нанять лучшие кадры, скажи своим актеркам: девочки, милые мои, играйте социальность. Что-что, спросят бой-бабы, которым в социальности слышится сексуальность. Ну социальность, проблемность, сословность, историчность: вам надо просто выжить в сложных обстоятельствах, и если вы не найдете нужный способ (а это и есть манифестация женственности), то утонете в болоте, как чайник, полный воды. Но разве мы не должны просто играть красавиц, от которых стонет, которых хочет зритель, гримёр, режиссёр и продюсер? В некотором смысле — да, но только не Мединский, Михалков и Песков. А, так сказать, их исторические предтечи полтысячи лет назад.
Но сказать такое, куда проще, чем показать тем, кто уверен, что быть женщиной — великий шаг, сводить с ума — геройство. Геройство, без сомнения, но соблазнять солдата в окопе Первой мировой наперегонки со вшами или в сельсовете «Заря коммунизма» эпохи Черненко — это разные наборы приёмов.
А если перед вами западная женщина, в бэкграунде которой сексуальная революция 60-х и феминистическая вчера, сегодня, завтра, то тут нужна система затемняющих фильтров: яркость убрать, помаду стереть рукавом, волосы, как у проститутки с Московского вокзала не завивать, каблуки спилить, колготки в сеточку в урну, а главное: в лице — этакая невозмутимость, будто о своей половой принадлежности вы забыли еще в той жизни. Или вас заставили забыть обстоятельства.
Так что многое можно имитироваться: оргазм, восторженность читательницы стихов, ценительницы мускулатуры пресса, но историческая женственность имитируется с таким же трудом, с каким Филонов писал один сантиметр своего полотна: скрупулёзно, со слезами и мозолями. Да, женственность — это мозоли, которые появляются от желания вписаться в объятия времени. А вечная женственность в русском исполнении — блядство обыкновенное. В пластиковых трусах.