Агиография

Мы, конечно, пристрастны по отношению к России, вообще к русскому, как прилагательному и существительному, потому что это порой единственное, до чего нам есть дело почти всегда. И мы не первые понимаем, что никакой припадок русофобии не является избыточным, что нет той спазмы ненависти, которая здесь преувеличение. Нет того наказания — от случая ли, истории, человека, что перебор; и даже те, кто ненавидит или боится русских до потери адекватности в языке, все равно лакировщики действительности. Потому что то облако или туча, что именуется правдой, ещё более чревато и беспросветно.

Да, русофобия — страх нашей ненаглядной родины и духа русского, который настоен не на водке, табаке и чесноке, как в сказках о бабе-Яге, а на той смеси комплекса неполноценности и комплекса превосходства, что всегда вместе как дуля. И они когда поочередно, когда одновременно, создают странную вытяжную трубу, когда из человека, в обычных обстоятельствах в обиходе неплохого и, возможно, незлого, лезет как жирная паста имперская спесь и азартная попытка унижения других в виде защиты от чувства сплошных неудачников этой жизни.

Это какая-то эстафета ментальной дедовщины: унижение от власти заставляет искать тех, кому можно всучить это унижение, как преходящий приз, кто ещё хуже нас или слабее, но своим поражением возвышает нас в собственных глазах, будто чужое несчастье животворно. Россию и русских ненавидят почти все вокруг — кто из страха, более чем оправданного, кто из презрения к высокомерию от неудачников бытия, талантливым и постоянным только в жестокости и неумении жить. А если и любят, то опять же за это.

Конечно, хочется все списать на власть, на людей вокруг и на троне, они, мол, портят людей и заставляют их быть хуже, чем могли бы быть. Мол, это слепой Запад вырастил маломерного гомункула, мечтающего о мировом пожаре в крови и божьем благословении на убийство и самоубийство. Но ведь это не так. Или не совсем так. Ведь вот прямо сейчас, когда русские опять хотят войны со всем светом или согласны на нее, ибо это тот случай, когда отказать труднее, чем согласиться, они не хотят вакцинироваться и ненавидят тех, кто их заставляет. Вплоть до демонстрации чувства, ужасно похожего на гражданское, хотя это другое. То есть никакая власть, никакой Путин в ангельских доспехах не могут заставить делать то, что не хочется по-настоящему, как не хочется носить маску и принимать чужой приказ о здоровье. Потому что здесь что-то важное, какая-то граница между частным и общественным, разница между свободой и волей, на которую не насрать.

Но когда какие-то кукловоды из телевизора или телевизионного Кремля уговаривают отдать жизнь за право смотреть на окружающих сверху вниз, ибо этим окружающим страшнее умирать и они больше ценят жизнь, то здесь опять — энтузиазм миллионов и готовность умирать за родину, последнюю в списке.

И все потому, что и власть, и вроде как подневольные из казармы пьют из одного источника мертвой воды великодержавного русского патриотизма, смысл которого — мы всех так любим, что ради распространения этой любви любого замучаем и убьём, потому что иначе не можем.

Мы все, конечно, разные, и при этом в каждом (как во мне и в тебе) есть и толика эмпатии, и социальной вменяемости, но в сумме это выглядит исключением, потому что когда перина на перину, подушка на подушку, кирпич на кирпич – вылезает одно злое и облупленное от старой краски дуло, готовое стрелять по всему, что движется. Неслучайно подвиг половины православных святых – странная или ранняя смерть.

И это никогда не кончается, как рифма от песни ходит по кругу, ничему не учась и не боясь повторений. Те, кто полагает,  то Россия когда-нибудь обязательно сломает себе шею, скорее всего, ошибаются. Этот наглядный пример аппендикса, гниющего внутри, социальной неприспособленности и удивительной жестокости, эту неспособность тщетно затушевывающей, должен, возможно, существовать, как образец, как камертон, как колодец, из которого попьёшь и обязательно козлёночком станешь.

Увы, ненависть, самая обоснованная, не убивает. Убивает как раз любовь, неразделенная и безответная, с какой русский смотрит на себя в зеркало и ничего не видит в перспективе.