•     Новости
•     Проза
•     Статьи
•     Видео
•     Галерея
•     Кафедра
•     Био
•     Критика и интервью
•     Друзья и годы
•     Архив

Агрессия и война России в Украине сформировали новое и вроде бы простое разграничение – за и против войны. И, казалось бы, что может быть проще – ратовать за прекращение и поражение России в этой войне для восстановления хотя бы иллюзии справедливости. И если говорить о позиции тех, кто поддерживает войну с этими постоянными – «все на самом деле сложнее», «надо выслушать обе стороны», «люди в Донбассе тоже страдали» — уже все понятно, то вот со стороной, называющей войну войной и обличающей Россию в непредставимой еще пару месяцев назад жестокости, мародерстве и садизме, все сложнее.

По меньше мере, спектр убеждений тех, кто против, не вполне ясен и как бы пропадает в тени новой границы между сторонниками и противниками войны. И только какое-то яркое событие вроде празднования в России дня победы 9 мая позволяет заглянуть за карниз и увидеть те оттенки заоконного пространства, которые на самом деле принципиальны. Потому что будут иметь нарастающее значения по мере приближения путинской России к краху, а его неизбежность – это сегодня уже общее место. С таким грузом военных преступлений и остракизма со стороны почти всего цивилизованного мира долго не живут. Но какая сила символически, прежде всего, противостоит путинской пропаганде, на глазах теряющей свою верткость, и, возможно, сменит ее в радужной перспективе?

Я разберу ряд утверждений, прозвучавших в словах статусных, как теперь говорят, либералов, вполне как бы симпатичных людей; но то, как характеризовали празднование дня победы в России, каким образом его оценивали и погружали в ценностное пространство своих представлений, видится принципиальным.

И в той или иной степени общим стало утверждение, что Путин на протяжении всего своего срока правления испортил, чудовищным образом извратил и приватизировал тот позитивный смысл единения, который представлял день победы до него. Путинская пропаганда превратила день победы в нечто агрессивное, мобилизующее не на человеческое и как бы светлое в виде радости победы этого светлого над чем-то темным и ужасным, а превратила этот день, в свою очередь, в темный и ужасный. И можно рассчитывать, что падение путинского режима позволит вернуть этот день в состояние нормы по формуле радости со слезами на глазах. Ибо именно столь важные слезы путинская пропаганда стерла рукавом шинели с лица общества, заменив их хищным оскалом грубого торжества и угрозы: можем повторить.

В общем и целом примерно так оценивали трансформацию дня победы при Путине Владимир Пастухов, новый лидер общественного мнения, Евгения Альбац, неизменно подчеркивающая, что говорит изнутри России, то есть несет на себе все возможные риски, от которых свободны новые эмигранты. В этом же духе исковерканного Путиным народного праздника говорил Андрей Колесников из Москвы; примерно в тех же пропорциях оценивала день победы до и после Путина Нина Хрущева с ее нотой внятности и пристальности в оценке роли Запада. Похожие оценки дня победы звучали у Михаила Фишмана, им же озвучивалась другая тема – отношение к списку 6 тысяч путинских коллаборантов, по версии команды Навального, что прозвучало в беседе с Леонидом Волковым. Попытка оправдать конформизм даже сегодня, при его отчетливой взаимосвязи с поддержкой агрессии, пусть и пассивной, заслуживает отдельного замечания.

О дне победы говорил и писатель Дмитрий Глуховский; его описание места этого праздника в пантеоне ценностей советского и постсоветского общества (по формуле: я хочу поражения путинского режима, но не хочу поражения России и народа) было сначала несколько иным. Но вопросы интервьюера, бывшего сотрудника Дождя Василия Полонского, пытавшегося добиться от Глуховского различения рационального и эмоционального (в том смысле, что эмоциональное, идущее от наших родителей и воевавших дедов, тоже имеет право на существование), заставило его подтвердить право на эмоциональное, то есть поддержку дня победы помимо каких-либо напластований путинского времени.

Казалось бы, какие претензии – умные, порядочные люди, сделавшие немало для осмысления самого явления путинизма и сегодня пытающиеся высвободить из-под его спуда то, что еще живо, ибо жизнь продолжается и  живому надо жить.

Суть, однако, в том, что разграничение дня победы на допутинскую и путинскую интерпретацию во многом является ложным. И до Путина день победы был стержнем патриотической и великодержавной мобилизации, разве что при Ельцине эта мобилизация вступила в состоянии растерянности. Но не по причине изменения смысла дня победы, а просто из-за общего ослабления государства в начале перестройки, когда любые попытки гордиться этим государством выглядели нелепо.

Но общий тренд был единым, по меньшей мере, с брежневского периода: это была кичливая, патриотическая концентрация вокруг ощущения силы и торжества. Да, либеральная советская интеллигенция пыталось имплантировать в это великодержавное ощущение монолита ноты слез: как бы не только спесивая гордость, которая безусловно доминировала, но и доля горечи от потерь. И это в общем и целом получилось, возможности советской интеллигенции влиять посредством интерпретации позволяли на мраморной глыбе торжества провести кракелюры скорби и слез.

Но общего смысла этого праздника как демонстрации торжества и мессианской роли в победе над нацизмом советского народа это не меняло. Как не меняло манипуляционных возможностей, которые именно в такой интерпретации дня победы, получала власть. День победы в каком-то смысле был как бы удилами уздечки, не только продетыми через рот общества, а уже вросшими в саму ткань, что позволяло управлять обществом куда точнее. А за любую попытку свергнуть – наказывать болью железа через слизистую.

Примерно понятно, почему статусные либералы сегодня противопоставляют путинскую и допутинскую интерпретацию дня победы как символа тупого и наглого торжества русской силы при Путине и как бы народного праздника до него. На Путина удобно уже сегодня и будет еще удобнее завтра сваливать все грехи: мол, это Путин все извратил, довел страну до военных преступлений и единения в этом общем агрессивном порыве, который многие либералы, как тот же Глуховский, пытаются отрицать. Мол, нет никакой общей вины, есть как бы преступная власть, сознательно лишавшая общество (или «народ») субъектности, обманывая его и кормя дозированно, с ложечки своей пропагандой. Но стоит только вернуть обществу нормально функционирующие СМИ и государственные демократические институты, как все не сразу, но изменится, и путинское большинство рассеется как морок.

Но ведь это было уже в начале перестройки, когда СМИ были довольно свободными и институты хотя бы отдаленно походили на норму. И что произошло: общество в своем доминирующем тренде (или «народ», если пользоваться этим архаическим наименованием) было отчетливо недовольно тем, что его великодержавные ценности дезавуировались. Что вместо возможности гордиться и смотреть на всех свысока (пусть в этой высоте и содержится пропагандистский стержень) ему навязывали скучную и позорную честность в оценке себя и своей истории. Именно отсутствие в ельцинской символической линии отчетливого крена в сторону великодержавной гордости (она не отсутствовала полностью и вполне продвигала себя исподволь, хотя бы в интерпретации роли имперской Сербии в югославской войне), именно то, что вместо трубного гласа мощного, самого сильного, самого великодушного и справедливого русского народа, несущего окружающим не огонь и меч, как было на самом деле, а любовь и заботу – было причиной узнавания в Путине провозвестника своего ресентимента.

И роль дня победы в этой концентрации внимания на силе и могуществе была и остается существенной, нет, главной и доминирующей. День победы и был тот крючок, проглоченный обществом и зацепившимся за его суть, за который потянул Путин и вывернул с удивительной лёгкостью российское общество, обработанное теми самими независимыми СМИ, наизнанку. Из состояния унылой трезвости в упоение воодушевляющей иллюзии.

И пытаться все свалить на Путина, который всего равно черный человек русской истории, надавивший на и активировавший все самое плохое, что есть в русском человеке. Но без отчетливого понимания, что именно это плохое потребовало актуализации, вочеловечения, превращения в агрессивную и великодержавную жесткость, которая всегда была, периодически выходя наружу и прячась при тучах на небесах, невозможно то, что сегодня именуется выздоровлением.

День победы через посредство дополнительных стропил в виде якобы гордости предками, победившими в войне, легитимирует имперскую спесь, которая и является источником всех сегодняшних преступлений путинского режима. И его готовности повторить все еще ни один раз, если только появится такая возможность. Если только из дня победы не будут вычтены многочисленные преступления, совершенные советским солдатом на так называемых освобожденных, а на самом деле вновь оккупированных территориях. Сам факт, что эта победа над нацизмом стала торжеством не менее преступного советского тоталитарного режима и его укреплением. Что это была победа над свободой многих европейских стран, полоненных Сталиным, что запустило еще одну череду преступлений. Да и сама победа столь высокой ценой и потерями, многократно превышающими потери противника, стала свидетельством не высокого духа советского солдата, а его неумения воевать и лишь покорно и малодушно следовать воли жестокой власти, телами и трупами закидывающей окопы противника.

И если после этой процедуры бесконечного вычитания и останется что-то светлое – так только надежда на просвет, так никогда и не реализовавшаяся.