Дичь: поиск жертв

 Овладевшее многими отчаянье как бы раздвинулось, занимая все больше места в душе, подвинуло все, что рядом, и стало диктовать свои подсказки попыткам осмыслить символическое, то есть резиновое и наполняемое чем угодно происходящее как зло.

Казалось бы, очень удобно, не надо заботиться об оттенках, не надо пририсовывать исторические тени, не надо подбирать систему координат. Как бы изначально понятное всем и всеми же осознаваемое как пересечение общего и личного, всегда уместное и до поры до времени неуловимое.

Однако тому, что опознается как зло, такая всеобщность, метафизичность и внеисторичность удобна, чужая одежда не жмет, не тянет в проймах, она вообще не ощущается иначе как страх, владеющий преследуемыми или угрожающий, наползающий потенциальной репрессией на потенциальных же или реальных жертв, которым навязывается ощущение противостояния чему-то огромному, ничем не контролируемому, никак не опознаваемому иначе как безумие, как мрак и хлад, как морок и безысходность, и как отказ от более точного наименования.

В какой-то мере тем, кто уже под катком, по кому проехал этот ком теряющего на глазах остатки не приличий уже, а вроде как старой системы координат (старой по отношению к текущей минуте, секунде назад, а то, что дальше выглядит уже седой и наивной стариной):им даже легче, уже все кончилось. И бросается в глаза азарт, вовлеченный в процесс поиска жертв, пока еще очень избирательный, срезающий вершки, заставляя дрожать или впадать в мрачность отчаянья или безразличия корешки.

Этот азарт охотников за головами в прямом, а не корпоративном смысле, зиждется на ощущении, что перед ними не люди, отличающиеся подробностями во всех по сути дела сферах, а просто дичь. Цель охоты, гона, преследования, убийства, пока еще символического или полусимволического, но кровь стучит и бьется в висках, напоминая многое из прошлого, — это выследить, опознать еще ни кого угодно, но на глазах исключаемых из красной книги неприкосновенности. И хочется быть первым, завалившим важняка, хочется бежать впереди паровоза, скрипя ржавыми рессорами выехавшего со своего запасного пути и отправившегося в путь по искоренению крамолы и поиску новых кандидатов на дичь.

Но эта дичь, как почти все, имеет второе обескураживающее и близкое к соблазну значение: опознание бессмысленного и непропорционального уже почти всем предыдущим поискам дичи, как дичь, то есть дикость, то есть то, что является варварством по отношению к смыслу самосознания реальных и потенциальных жертв. Как к чему-то близкому к еще одному жупелу из ряда культура, цивилизация, рацио. А это опять же соблазн неточного и ошибочного опознавания, ибо оппозиция культура-варварство, цивилизация-дикость не более, чем брань, не виснущая на вороту, всегда летящая мимо цели, бесполезная и безболезненная для охотников с зарытыми внутри собаками, взявшими след.

Нет ничего более близкого к действию и противодействию этому вроде как привычному для русской истории раунду охоты в рамках появления и противостояния жестоких охотников и бессильной вроде бы дичи, как попытки осмысления. Все обобщения и сравнения выписок из книг и сопоставления навязших в зубах эпох и эр, демонстрируют лишь новый вариант умственной лени, во многом и ставшей причиной происходящего с теми, кто ощущает себя дичью или просто чует новую опасность. Здесь всегда, несмотря на, казалось бы, почти точные рифмы, не все, но главное – новое, и только освобождение от наслоений приемов мимикрии, напластований исторических параллелей, ложной цели всеобщности и легко умещающегося в любое, казалось бы, движение черной кисти по белому холсту, только множит умственную лень, на самом деле причину или одну из причин происходящего у бездны на краю.

Непонятное, неопознанное при появлении и первых шагах, эта всегда вроде старая, исторически тривиальная, но защищенная, пока не будет опознана как новая и не названная по имени, потому и развивалась как вроде рецидив уже известного, а на самом деле эпидемически новая, хотя и почти до горла старая и известная, но опасная именно новой или видоизмененной категорией бактерий.

Именно поэтому развиваясь, увеличиваясь в объеме и силе, эта новая-старая пандемия от того и захватила критически важную часть общественного организма, что не была опознана вовремя, что мимикрировала и до сих пор мимикрирует под известное, которое латы и щит, волшебные и магические, метафизические и непробиваемые, пока не опознается точнее, ближе к телу и источнику силы.

Другого варианта, кроме понятной надежды на случай (на то и случай, что никогда не наступает в ситуации острого ожидания), нет, хотя это опять же похоже на этап превращения, метаморфозы по рецепту старины Франца. Но в том-то и беда, что рецепты бессмысленны, они прописывает лекарство для лечения всегда и исключительно прошлой болезни, а поиск противоядия против нынешней находится на перекрестке всех старых эпикризов с уникальным и новым. Которая будет развиваться, охватывая все проявляющиеся под копирку очаги, беззащитные перед непознанным, и упиваясь страхом бегущей дичи и своей силой и могуществом, пока не будет понято.