•     Новости
•     Проза
•     Статьи
•     Видео
•     Галерея
•     Кафедра
•     Био
•     Критика и интервью
•     Друзья и годы
•     Архив

Политический антураж французского фильма 1969 «Похищение в Париже» отчасти напоминает возвращение Навального в Москву. А также операцию по заманиванию в большевистскую Россию Савинкова в 1924. В той степени, конечно, в какой Франция после неудавшейся революции в мае 1968 похожа на путинскую Россию 2020 или сталинскую — середины 1920-х.

«Похищение в Париже» о левом оппозиционном лидере, которого обманом заманивают во Францию, обещая амнистию, легальное участие в политике и в новой политической передаче типа «Навальный live», но и разница огромна. Французская политическая элита, вовлеченная в процедуру обмана, кончающегося похищением и смертью под пытками оппозиционного лидера, всеми силами пытается скрыть своё участие в преступлении. В то время как путинская политическая элита никакой огласки не боится и участвует в преступлениях с готовностью и без какого-либо смущения.

Да и Навальный, куда с большей отчетливостью, нежели герой «Похищения», понимал, чем грозит ему возвращение в путинскую Москву и шёл на более, чем реальный арест и тюрьму сознательно. Рассчитывая, конечно, что его популярность может стать революционным триггером, а если триггером не станет, то режим будет неизбежно гнить, разлагаться вокруг арестованного политика, как вокруг занозы в мягких тканях тела, воспаляясь и транслируя это воспаление дальше.

В России до сих эта ситуация не отрефлексирована. Понятно, что общество воспринимает все, что случилось после возвращения и ареста Навального, как поражение и начало новой волны репрессий, намного более сильных и опасных, чем ранее. Но при этом уровень и характер поражения, сути этой катастрофы не осмыслен. Не осмыслена и сама жертва, предложенная и принесенная Навальным. Тот выбор, который он осуществил. Желая смягчить, подвергнуть демпфированию ощущение катастрофичности произошедшего, многие истолковывают возвращение Навального, как ошибку, как неправильный расчёт, переоценивший готовность российского общества к сопротивлению.

И вообще в рамках стратегии снятия с себя ответственности за происходящее многие предпочитают дискредитировать Навального и его поступок, погружая его выбор в ситуацию микширования сегодняшнего дня и дня вчерашнего. Соединяя прошлое Навального, в котором немало дискредитирующих заявления и оценок, его не красящих, и настоящее, где жертвенность очевидна и выступает над поверхностной суммой всего им сказанного и сделанного.

То есть прошлое, безусловно, никуда и никогда не исчезает, и националистические заявления Навального эпохи войны с Грузией или аннексии Крыма продолжают функционировать и дискредитировать Навального как политика. Что, возможно, стоило ему Нобелевской премии мира. И будет стоить дорого, даже если Навальный эти заявления дезавуирует, а он этого пока не сделал. Но и эти проявления русского национализма, которые теперь будут сопровождать Навального в виде подробностей и фона его неоднозначной биографии, не в состоянии девальвировать его беспримерное мужество и добровольное принесение себя в жертву.

Если говорить о расчётах, оправдавшихся или не оправдавшихся, важен сам факт: Навальный решил отдать свою жизнь полностью, без остатка, стать той гирькой на весах перемен, которая могла бы перевесить все сомнения и все малодушие русского общества. И здесь важно не столько то, что эта гирька лишь заставила весы поколебаться, но не склонила чашу сомнений и нерешительности в пользу коллективного действия. А также то, что Навальный не подстилал соломку, не обеспечивал себя путь отхода, он отдал свое тело и контроль за ним как бы общим врагам вполне сознательно. И пусть он проиграл (если рассматривать происходящее в терминах игры, далеко еще не кончившейся, и чем будет чревато для режима его медленное гниение в тюрьме, ещё не известно), но уровня самопожертвования это не уменьшает.

Стоит, возможно, реконструировать эту ситуацию следующим образом. Я (как бы говорит Навальный) не знаю, сколько у меня есть шансов расшевелить своим возвращением это сонное царство, возможно, расшевелить его мне не удастся (а возможно, и вообще нет вероятности, что эту косность можно преодолеть). Но как бы то ни было, я отдам свою жизнь полностью, дабы она сыграла здесь без остатка, без запасного варианта, без шансов в последний момент передумать и взять ход обратно. Что получится, то и получится, но я пожертвую собой полностью, и это все будет навсегда на совести власти, с готовностью принявшей эту жертву. Но и на совести общества, эту жертву тоже принявшего, так как проглотило ее в итоге, почти не попытавшись использовать ее более рационально.

Понятно, те, на кого обрушились репрессии именно из-за демонстраций в поддержку арестованного Навального, сделали, наверное, что могли. Но здесь, как и во многих других случаях, важен результат, обобщенное действие, реакция общества. А оно просто проглотило эту жертву, лишь чуть-чуть поперхнувшись и поморщившись, и не отыграло ее в полной мере.

И для общества это катастрофа и приговор, медленно зачитывающийся приговор в несостоятельности, бессилии, и переоценить глубину этого падения столь же сложно, как ее осознать. Я не знаю события в русской истории (хотел сказать – постперестроечной, но и до перестроечной тоже, хотя в диссидентском изводе есть примеры ужасающего мужества, но они редко когда выходили за рамки групповой известности, все-таки тоталитаризм и авторитаризм отличаются акустикой), которое представало бы откровенным преступлением власти в прямом эфире и было бы столь же разрушительным и уничижительным.

И никакими националистическими заявлениями Начального на предыдущем этапе не уменьшается оглушительность этого приговора как власти, так и обществу, как бы сравнявшихся в подлости при разнице ее характера: коварства и жестокости власти, и бессилия, отсутствия благородности и благодарности общества. Жертва Навального была принята под щелчки сотен фотокамер и софиты видео, как выражение собственного бессилия, своей политической, общественной импотентности. И как это будет отыграно в дальнейшем, как с этим грузом существовать, пока не вполне понятно.

О каких политических перспективах можно говорить, если русское общество руинировано, низложено, опозорено, в какой-то мере его опустили, если пользоваться вполне здесь, возможно, уместной тюремной лексикой. Общество не смогло ни отказаться от принятия жертвы, ни отрефлексировать ее смысл. Общество по привычке переносит на власть весь груз преступной ответственности, хотя здесь очевидна солидарная ответственность, власть поступила так как поступила с разрешения, пусть и невольного, общества, которое спряталось за ощущением беспомощности и слабости, и даже не делает попыток отрефлексировать эту ситуацию и свою долю вины.

Смотрит и не видит, видит и не может понимать, понимает какие-то частности, но не хочет воспринимать картину собственного поражения целиком. Удобство только: падать дальше некуда, это — дно.