Февраль, бездомные, Бостон

Жизнь, как мы знаем, продолжается даже под самым тяжелым камнем или под брошенной на поле каске. Одна глупая русская дама, из актрис, приближенных к императору, в патриотическом припадке, уже не нужном для продолжения карьеры, заявила, что Америка вызывает у нее отвращение в том числе потому, что даже во время войны жила как ни в чем не бывало, ни в чем себе не отказывая. Не жила как ни в чем не бывало, но жизнь действительно продолжалась. Это в тоталитарном обществе все происходит по команде: взмахнет Главверх дирижерской палочкой, все плачут навзрыд, еще взмахнет, начинается всеобщая мобилизация ошуюю, а одесную, криво усмехаясь, говорят о мире во всем мире.

А в обществе не тоталитарном, даже во время войны продавцам надо продавать, актерам играть, нищим, не сосланным на Валаам, просить подаяние, дабы не умереть с голоду. Хотя и в тоталитарном все происходит примерно так же, только с поправкой на церемониал. Даже во время блокады жизнь продолжалась, и я все жду, когда появится исследование сексуальной жизни в блокадном Ленинграде, она же была, и те, кто опрашивали блокадников, возможно, об этом спрашивали, но кому хватит смелости смотреть на жизнь и под таким углом?

Тем временем в Новой Англии все также отчасти весна, отчасти зима: вчера почти 20 тепла, сегодня ночью минус 10. Да и сурок Фил, испугавшись своей тени, предрек отнюдь не раннюю весну, но я уже и не припомню, когда она была молодой и ранней. На прошлой неделе ездил в downtown в пятницу – как шаром покати, нет никого, ищи ветра в поле. А сегодня в Массачусетсе отменены маски в помещении и бомжи, даже не зная об этом, высыпали на туристическую тропу, несмотря на ветер.

Хотя у меня глаз наметанный, и я редко когда ошибаюсь относительно состояния очередного homeless, иногда жизнь учит не быть самоуверенным. Подхожу к одному со стаканчиком и плакатиком, даю доллар, и тут меня останавливает пара, в которых я бы узнал преподов колледжа или туристов, а никак не соискателей маленькой зеленой бумажки с президентом. Он – улыбчивый, в меховой шапке, она, конечно, измучена нарзаном, но высшее, как говорится, начертано у них на лбу крупными буквами. Или было бы начертано, заверши я транскрипцию в сторону родины, куда оборачиваться противно, а здесь – откуда у парня испанская грусть? Когда его поезд сошел с накатанный колеи? Бог знает, паровоз гудит, отъезжая от запасного пути вместе с бронепоездом, и растворяется в белом молоке дня.