Гарлем на обратном пути

Это вторая часть фотографий, сделанных на обратном пути из Филадельфии пару недель назад, и дополняющих первую; в ней новые лица и обрывок сценки с задержанием какого-то парня полицейскими: я всегда фотографирую полицейские задержания, даже тогда, когда копы отворачиваются от камеры и когда причина произошедшего непонятна, как она осталось непонятой мной здесь.

Так как в качестве сопроводительного листа для фоток я пишу текст, то скажу пару слов о принципах его написания. Не только текста-сопровождения, а вообще почти любого текста, который я пишу или писал. Установка здесь проста, она появилась почти сразу, как у меня появилась возможность дифференцировать то, что пишу я от того, что пишут другие. Я адресую текст читателю, который знает ровно столько же, сколько я, за исключением этого нового текста. То есть пытаюсь отправить сообщение, который я, как читатель, хотел бы прочесть, но так как его никто не написал, пишу сам.

У этой установки есть ряд острых подводных камней, способных протаранить и более крепкое днище. Читатель ни только не может знать то, что знаю я, он просто всегда знает другое. Больше или меньше – не столь важно, главное – иной слой, иные акценты формируют его акустику. Никто не равен никому, ничьи знания не лучше знаний других, но я совершаю эту рокировку, подменяю читателя собой и практически никогда не объясняю то, что читателю, скорее всего, неизвестно, а может быть, и неинтересно.

Скажем, текст с предыдущей порцией фоток Гарлема начинался с цитаты Аронзона (я, кстати, пишу обычно фамилии без имен, именно потому, что делаю вид, будто обращаюсь к тем, кто эти имена и так знает. А также по причинам, указанным ниже). «Мой мир такой же, что и ваш». Возможно, кто-то посчитал, что я таким образом открываю гуманистическую составляющую, сообщая, что homeless (и они тоже) люди, не хуже прочих. Но на самом деле смысл другой, он проистекает из продолжения аронзоновских строк: «мир такой же, что и ваш — не знавших анаши». Я, дабы не говорить в очередной раз, что доминирующими проблемами бездомных являются психиатрические и наркотические, передоверил это Аронзону, страдавшему от зависимости и покончившему с собой во время трипа с целью приобретения анаши. Об этом он написал одно из последних стихотворений «Как хорошо в покинутых местах», слегка измененными строчками которого я завершал свой текст: «Чтоб застрелиться тут, не надо ни черта: ни тяготы в душе, ни пороха в нагане. Ни самого нагана. Видит Бог, чтоб застрелиться тут не надо ничего».

Понятно, что без этого контрапункта, который очевиден знающим Аронзона, и почти полностью скрыт под зонтиком от незнающих его, мой текст лишается ключа. А я часто пишу с ключом, хотя вопрос: зачем – напрашивается. Не только для того, чтобы похвастаться глубиной своих познаний (она, безусловно, относительна), не только, чтобы польстить читателю, предположив, что он знает никак не меньше меня. Хотя мы все инструментом письма совершаем отбор, и я здесь не исключение. Но не в меньшей степени для дистанцирования от журналистики, которая остоюбилеила мне еще в той жизни, правда, от академической складки тоже, отталкиваясь от нее с помощью пружин просторечия и метафор. И, как следствие, ища фарватер внутри скобок.

Я совершенно не уверен, что мне удается это, но я объясняю (или стараюсь объяснить) только то, что не понимал до того момента, как начал объяснять, или не смог в уме сформулировать с той отчетливостью, которая меня бы удовлетворила. Письмо же проявитель, да? А если возвращаюсь и повторяю какой-то куплет, то не для того, что превратить линию в порез или колею, а только потому, что гложет сомнение в том, что мой предыдущий опыт открыл уже заветную дверь, и она не захлопнулась за мной от сквозняка.