Истинноверующий

Оригинал текста http://ej.ru/?a=note&id=10882

Тем, кому скучно жить в путинской России, задаются сегодня вопросом: насколько вероятно, что массовые волнения в арабском мире перекинуться на наши палестины? То есть те акции протеста, что давно имеют место в городах и весях нашей родины, обретут, наконец, бурную силу и смоют лицемерный и коррупционный режим, как у них в Тунисе или Египте? Здесь самое главное слово – массовые, потому что немассовых у нас хоть отбавляй, но подняться грозной нешуточной силой, которой не может противостоять ни один Путин, все не удается. Почему?

Ответ на этот вопрос дал еще 60 лет назад Эрик Хоффер в своей книге «Истинноверующий», которая и была посвящена анализу формирования и функционирования массовых движений. Не делая различий на революционные, религиозные или национальные, то есть, не анализируя содержательную часть массовых движений, Хоффер сделал акцент на психологической составляющей. Чтобы движение стало массовым, оно должно быть невероятно привлекательным для огромного числа жаждущих к нему присоединиться, дабы брошенный кем-то снежок на глазах превратился в снежный ком. Иначе говоря, в обществе должно быть достаточное количество готовых на массовую мобилизацию, согласных пожертвовать собой во имя движения, в замен получая чувство единений со «священной идей» и братством, ее составляющим.

Такие люди есть всегда, но порой их становится столь много, что достаточно одного лишь слова или жеста, чтобы под знамена массового движения кинулись неразмышляющие толпы желающих присоединиться. В отличие от теорий пассионарности Льва Гумилева, Хоффер полагает, что идеальный рекрут массового движения совсем другой. Это тот, кому невыносимо жить здесь и сейчас, тот, кто с отвращением взирает на свою жизнь, кому ненавистно собственное «я». Понятно, что сам себе человек не говорит – моя жизнь не состоялась и теперь уже не состоится, потому что у меня не хватило масла в голове сделать ее осмысленной, и единственное спасение –стать членом массового движения, способного перевернуть мир, а главное – спасти меня от меня самого. Нет, чаще всего потенциальный рекрут массового движения громко винит в этом кого угодно, только не себя, пытаясь заглушить в себе вопль оглушительного недовольства собой переносом этого недовольства на внешние обстоятельства. Но это всего лишь уловка. Членом массового движения становится тот, кто хочет отказаться от своей жизненной неудачи и стать другим, пристать к мощному течению борцов за святую идею. Сама идея по большому счету не имеет большого значения – главное в ней то, что она должна отвергать и уничтожать настоящее во имя славного будущего или не менее славного прошлого, но ненависть к настоящему первична.

При этом потенциальный рекрут массового движения это отнюдь не люмпен, бедняк, бродяга и т. п. Напротив, бедность – очень часто создает вполне устойчивые формы жизни. Когда каждый обед, каждая бутылка вина – праздник, то ни о каких протестах даже не промышляется. Потенциальный участник массового движения — человек, который немало имеет и который в состоянии понять, что имеющееся никак не влияет на его отвращение к жизни, к окружающим и настоящему. Его можно узнать по ответу на вопрос: ты кто? Если он ответит – русский, православный, мусульманин, араб, еврей, христианин, футбольный болельщик, член партии, он уже готов, так как отказался от индивидуальной персонификации и потянулся за олицетворением себя с чем-то более существенным, чем он сам.

Точно так же не имеет большого значения, какое тысячелетие на дворе. То есть представление о невозможности жить при тоталитаризме или авторитаризме опровергается Хоффером, как несостоятельное. При тоталитаризме можно быть вполне счастливым, более того жестокая власть, окружая санитарным кордоном страха человека, лишает его сомнений. А главное – делает всех одинаковыми. Понятно, что какое-то число интеллектуалов, которым как раз необходима свобода, чтобы состояться, ощущают себя несчастными при деспотии, но ни о каком массовом движении протеста говорить не приходится; истинноверующий при тоталитаризме спит сном праведника, не взирая на то, принимает ли он сам участие в репрессиях или нет, его сомнения приняла на себя власть. Более того, ни одна деспотия не возникает ниоткуда, она часть затвердевшего, окостеневшего массового движения. И протестные настроения приобретают массовость не тогда, когда гайки закручены до предела, а напротив – когда их по тем или иным причинам начинают отпускать. Именно тогда появляются сомнения и пространство для возникновения протеста, именно тогда человек теряет почву под ногами и не понимает, как и зачем жить, а жизнь до появления сомнений становится навсегда опороченной.

Поэтому, кстати говоря, при Сталине подавляющее число людей чувствовали себя совершенно счастливыми и теперь мечтают о том времени; здесь же причина ненависти к Хрущеву, Горбачеву, Ельцину – они не свободу дали, они разрушили устойчивое состояние, неотделимое от любой диктатуры, пока она сильна и горда. Отвращение к себе, появляющееся при рождении сомнения – тяжелое психологическое состояние, от которого можно излечиться, присоединившись к новому массовому движению: неважно какому. Главное, чтобы движение бескомпромиссно отрицало настоящее, ставило перед своими членами неосуществимую цель вроде создания светлого будущего или возвращения к золотому веку прошлого. И при этом давало возможность потенциальному участнику раствориться без остатка в новом братстве единообразия, пожертвовав своими особенностями без всякого сожаления, потому что усталость от самого себя уже не выносима.

Теперь понятно, почему среди участников арабских массовых протестов так много вполне молодых и образованных людей, как впрочем, и среди наиболее радикальных и экстремистских движений, будь это «Красные бригады» в Европе или шахиды в исламизме. Обещание 72-х девственниц, вообще рая после смерти важно, но не принципиально – участник «священного движения» может пожертвовать жизнью и ради вполне атеистической программы, хотя кто-то обязательно отметит, что концептуально любое массовое движение религиозно в широком смысле слова. Главное, оно дает возможность отказаться от себя во имя чего-то безусловно важного и стать как бы актером открытого всем ветрам театра, в зрительном зале которого современники, предшественники, потомки. То есть настоящее, прошлое и будущее, ради аплодисментов которого не жалко пожертвовать и опостылевшей жизнью.

Идеальными примерами массовых движений были христианство и большевистская революция, нацизм и сионизм, массовая эмиграция в Америку и молодежное движение 60-х, французская революция и сегодняшние исламисты. Понятно, что является причиной исламистского протеста – это не зависть к американцам или ненависть к евреям, не братская солидарность с народом Палестинцы, а рефлекторная реакция на пришедшую к ним чужую цивилизацию. Эта цивилизация, европейского или американского образца, разрушила коллективистское олицетворение, поглощение себя в единообразии покорной массы, имеющее традиционные ценности и мало переживающей по поводу отсутствия индивидуальной политической свободы. Более того, ненависть к американцам и европейцам и является ответом на разрушение традиционного коллективистского уклада и призыва стать свободным, то есть персонализироваться. Ведь именно персонализация – источник неизлечимой болезни, и от нее нет противоядий. К народам, у которых для каждого были устойчивые исторические роли – поэта, жреца, воина, пришли освободители и предложили на выбор стать официантом в Макдональдсе, посыльным в Федерал экспресс, разносчиком Пицца-хат. Даже советское предложение, сделанное в Афганистане, не было столь оскорбительно, так как оно предлагало заменить одно массовое движение на другое – одну утопию следующей, одно коллективистское и традиционное бытование не менее традиционным и коллективистским. Европейская цивилизация предложила отказаться от всего этого и стать конкурентом в борьбе за личный успех, забывая, что эта цивилизация возникла как затвердевшее массовое движение протестантизма, для которого личный успех – способ заслужить внимание и поощрение Господа. Ответ в виде массового шахидства представляется естественной реакцией на разрушение традиционного уклада и появления неизлечимой болезни под названием скука.

Под конец зададимся вопросом: какие шансы имеет сегодняшняя российская оппозиция, дабы превратиться в массовое движение? Понятно, что потенциальных рекрутов полно; огромное количество неудовлетворенных собой людей, потерявшихся в условиях ослабления сначала тоталитарной, а потом и авторитарной власти. Последняя сперва поманила иллюзией возврата в золотой век сталинского прошлого, но так и не смогла его реализовать ввиду противоречия политических и экономических интересов. О числе истинноверующих говорит поддержка националистических и ксенофобских движений, православный псевдо ренессанс, гомофобная нетерпимость и пр., однако в истории еще не было, чтобы массовое движение с одной и той же целью смогло обворожить какое-то общество дважды. Следовательно, у коммунистов при всей их заскорузлой утопичности шансов немного. Идеально ложатся в русло массового движения националисты – на их стороне столь необходимая ненависть у чужому, которая скрепляет людей куда лучше и реальнее, чем возвышенная любовь; проблема только с образом врага – гастарбайтер, кажется, мелковат будет, и исполнить роль мистически коварного еврея в нацистской Германии ему будет сложновато.

Что же касается либеральных оппозиционеров, наших интересантов, то им, чтобы превратиться в массовое движение, необходима не столько вполне убедительная программа политических или экономических преобразований, сколько утопия на знамени. Необходима вечная «святая цель», не менее святое братство нерассуждающих сторонников, которые вольются в движение, только если им будет предоставлена возможность растворить свое опостылевшее «я» в братской купели. Понятно, что голый либерализм здесь не катит. Он не катит нигде и никогда, а пришел как последствие вполне религиозного протестантского движения, захлестнувшего Европу, а потом Америку много веков назад. Короче, нужны не тысячи разоблачительных истин, а возвышающий обман, то есть что-то вроде радикальной реформы соборного православия и замены его протестантизмом с его ценностью индивидуальной судьбы. Если политики готовы на утопический соблазн, у них есть шанс повести за собой истинноверующих; в противном случае итогом будет в разной степени рациональная критика опостылевшего многим режима, то есть прибежище для тех интеллектуалов, которым и не нужно никакое растворение в массовом движение по причине того, что они вполне состоявшиеся люди.