Выбрать страницу

Как у близкого

Оригинал текста

У нас — по разным причинам: максимализма несносного и инфантильного, борьбы в душе между жестоковыйным анархизмом и желанием пожить как люди, терпимостью к себе и требовательностью к другим — нет моральных авторитетов.

Я, кстати, среди тут: интеллектуальные и художественные ориентиры у меня, пожалуй, есть, а моральных авторитетов, кажется, нет. Но среди всех живущих в России Сергей Адамович Ковалев представляется мне наиболее близким: написал «близким», хотел продолжить «к моральным авторитетам», но само слово «моральный авторитет» настолько противное, что я сейчас буду думать.

К чему же близок С.А. Ковалев? Вот, он чуть было не совершил политическую неточность, став на один день доверенным лицом того политика, которому уже на следующий день написал, что из доверенных лиц, как из гостиницы, выписывается. Не столь важно, сам ли он это понял или умные друзья посоветовали, но неточность С.А. исправил. А исправлять и признавать ошибки в нашей брутальной культуре оголтелых мачо — немалое мужество. То есть наоборот: человечность и слабость — мужество в признании слабости и немощи.

Я, так получилось, знал немало людей, которые при совке имели репутацию стойких борцов с режимом, а после как бы не выдержали того, чего не выдержали многие: испытания капитализмом. То ли жены у них были ненасытные, то ли простая мысль, что жизнь одна и надо дать возможность хоть детям пожить по-человечески. Хотя — нет, у меня получается, что многие диссиденты — скурвились и монетизировали свою репутацию — нет, я хотел сказать не совсем это. Они не то, чтобы потеряли непримиримость, они в духе времени ощутили ее общественную неуместность.

Помню один мой приятель по андеграунду, сделавший потом, после перестройки, нехилую карьеру, насмешливо говорил: да кончился андеграунд, кончилась война, можно вылезать из подполья, все живут по законам мирного времени. И так как это было до реанимации великодержавной песни без слов, то вроде — да, какие баррикады, когда вокруг люди просто деньги зарабатывают и ужинают в открытых кафе в рубашках поло и парусиновых туфлях.

Так вот от С.А. всегда исходило ощущение, что он так и не снял прострелянной шинели, что он не на баррикадах только потому, что баррикад просто нет, их разобрали те, кому очень захотелось мира. В том числе с теми, с кем они же воевали пятнадцать-двадцать лет назад. И сделали вид, что наступил мир, хотя их просто взяли в плен.

Мне нравилось, как Ковалев вёл себя в первую чеченскую войну, не только спасая людей, но и не давая расцвести той алой розе милитаризма, которая все равно расцвела, но он этому противостоял. Тыкал ельцинскому милитаризму в харю вонючие портянки и заставлял нюхать: так пахнет ваша потная ложь и ваша ржавая злость.

Очень может быть, что С.А. — не самый главный интеллектуал, хотя для правозащитника — это не главное свойство, а факультативное. Главное: это нюх на фальшь, на моральную неточность. И он, насколько знаю я, на протяжении жизни, которая оказалась длинной и полной множества неудобных поворотов, всегда вписывался в них, не рассыпая мелочь, не теряя достоинства и не неся ощутимых репутационных потерь.

Написал «всегда», а я ведь знаю только то, что мне кажется. А жизнь, конечно, полна закоулков, о которых мы и не ведаем. То есть я вполне представляю, что может появиться вполне достойный свидетель, который скажет: я вот знаю. Может такое быть: у всех нас свои отношения с языком, он может подвести в самый неожиданный момент, и ты скажешь не то и не так, как хотел бы по зрелому размышлению.

Мы вообще живем в культуре выжигания травы вокруг себя. Мы не терпим преимущества другого, мы оправдываем себя почти во всем и предпочитаем, чтобы и другие были не выше ростом, чем мерим себя в своих же мечтах. Мертвым, им мы многое прощаем и слезливо лепим на щёки яркий грим прекраснодушия и преувеличения, возможно, в тщетной надежде, что и нам простят потом, в свою очередь.

А вот живые ходят у нас в провинившихся. Я вот тоже брожу вокруг да около, боясь высказать похвалу и одобрение человеку, мне глубоко симпатичному, и не могу, так как не могу найти точных слов.

Ставят на вид, что защищал Япончика, который опасался ехать в зону, где начальник чел, с которым у авторитета конфликт. Википедия утверждает, что через какие-то средства связи призывал российских солдат сдаваться в Грозном при первом штурме, а их потом кастрировали и убивали. Но Ковалева так ненавидел генералитет за непреклонность в защите слабого, в нежелании использовать термин «враг», что мне слова правозащитника ближе.

Мы, безусловно, слабая нация: нам страшно одним, нам надо быть вместе для ощущения правоты, нам теплее в толпе, уютнее, мы большевики не по Ленину, а по психологии. Поэтому все боимся упрека, зная, что заслужили его, но неприятно. Поэтому ты ему – здравствуй, моральный авторитет нации, а он тебе в ответ не «спасибо, хороший человек», а «ну, ты и балда стоеросовая, козел с помойки, глаза бы тебя не видели». Поэтому мертвого хвалить безопаснее: не погрозит из гроба клюкой, не опозорит в собственных и чужих галлюцинациях. Поэтому и предъявляем намеренно завышенные требования, дабы обезопасить себя.

А ведь все в сравнении, в борьбе обретешь ты право: С.А. многое нам продемонстрировал как на тарелке: раннюю стойкость при совке, стойкость в лагере (а лагерь и мирное время – разный коленкор), упрямство в отстаивании простых правил при неверной демократии Ельцина и при глупом самодурстве Путина. Был непродуваемым ветрами перемен, оставаясь вне парусов и слабостей большинства. Надо немного: признать, что живущий, конечно, несравним, но среди прочих и равных я бы спросил совета при нравственном затруднении у С.А. Как у близкого. И ожидал бы ответа.

Персональный сайт Михаила Берга  |  Dr. Berg

© 2005-2024 Михаил Берг. Все права защищены  |  web-дизайн KaisaGrom 2024