Всю жизнь я наблюдаю за этими ребятами, которые шумной, тесной толпой, в которой никого лишнего, с шутками пробираются наверх по эскалатору, пока ты, перебарывая усталость, идешь вниз. Вниз по эскалатору, идущему наверх.
Они каждый раз новые в каждом поколении, я перевидал их множество, и было бы нечестным упрощением сказать, что они все глупы или бездарны, что они безнравственны и неразборчивы в средствах; но они всегда тесной, сплоченной толпой поднимаются вверх пор эскалатору, пока ты идешь им навстречу. Как дурак, который идет против движения, и с этим ничего нельзя поделать.
Я помню, как увидел их впервые — в Переделкино на даче у Битова: был зимний солнечный день, я открывал дверь в тот момент, когда Битов, налив что-то в стакан и пролив, чертыхаясь мимо, продолжал, обменявшись парой фраз, читать свое «Путешествие Гулливера в стране Советов». Тут была и Ахмадулина, и еще пара людей; Вознесенского я встретил на тропинке, протоптанной в снегу к даче. Я помню, как флиртовала красавица Бэлла, и свое с потеплевшим от выпитого желание – остаться с этими замечательными, тёплыми людьми, пьющими водку в полдень если не раньше, но у каждого своя судьба.
Уже больше десяти лет нету Ахмадулиной, почти пять – Битова, но их еще раньше сменили другие, и когда я говорю о конформизме, я не обязательно вспоминаю, как Андрей в любой компании, особенно если были иностранцы, сканировал всех на возможность приглашения на очередную конференцию или писательские посиделки, где платили гонорар и можно было худо-бедно жить. Не в этом дело. Они уже давно были в запасе, задолго до смерти, и совершенно другие правили бал, и были притчей у всех на устах.
Сколько этих поколений проехало мимо меня вверх по эскалатору, всегда увлечённых, довольных, смеющихся и веселых или, наоборот, озабоченных и общественно встревоженных; хотя ничто не является необходимым, все эти качества факультативные. Главное, что они на стороне движения, идущего вверх, к свету, известности, популярности; и если вы думаете, что конформизм – это какое-то оскорбление, уличение в нечистоплотности, то это не так.
Всегда есть главная дорога с таким профилем, что на линии основного движения тесно и там могут удержаться только те, кто крепко стоит на ногах. И нет ничего дурного в том, чтобы ловить попутный ветер. А попутный ветер всегда дует в ту сторону, в которую поднимается эскалатор, по которому ты спускаешься вниз.
Если говорить о веселых и умных конформистах сегодня, то не стоит думать, что они все там, за пазухой у Кремля, что служат силам зла пропагандонами у Путина. Ничего подобного. Конформизм – это просто парус с попутным ветром. Это ощущение правильного выбора на основе розы ветров и той единственной силы, которая в тренде.
Сегодня, как и всегда, конформисты по обе стороны войны, фронта, любой границы. Они с двух сторон, просто ветер у них разный, и двигатель крутится в свою сторону. Но они одинаково выбирают силу, как лошадь, которая сможет прийти если не первой, то точно не последней.
Казалось бы, какой конформизм, если люди бежали от ужасного Путина, перебиваясь с хлеба на воду, пытаясь что-то противопоставить той машине убийств, которую запустили где-то в районе Красной площади или в Сочи, или где-то в бункере на Урале, Байкале или где-то еще. Какой может быть конформизм, если это посильное сопротивление той безумной и бесчеловечной силе, которая уничтожает соседнюю страну, ее право на выбор не быть младшим братом при старшем упрямом злодее.
Но когда-то давно я прочел формулу, определяющую конформизм лучше других, и в устах Спинозы, который, дабы не попасть ни от кого в зависимость, отказался от кафедры в Гейдельберге и зарабатывал на жизнь шлифовкой оптических стекол, собирая эту стеклянную абразивную пыль на своих туберкулезных легких. «Не смеяться, не плакать, не презирать, а понимать».
Очередной афоризм, не более того, но в нем все (или почти все) то, что определяет конформиста на все времена. Который как раз хочет презирать, высмеивать или оплакивать безвинно страдающих, потому что именно это всегда в цене.
Казалось бы, это ведь естественно. Если жестокая Русь уничтожает все живое по Днепру, то как не посочувствовать тем, кто страдает? Как не заплакать с ними в унисон, как не продемонстрировать столь естественную эмпатию; и только тот, у кого черствое сердце назовет это конформизмом.
Но Барух, изгнанный из своего еврейского рая за атеизм или агностицизм, переименовавший себя в Бенедикта, знал, о чем говорил, когда шлифовал на своем ручном станке формулу конформизма. Ибо это то, что можно продать, пока это в цене. А попробуй продать бесчувствие как прием, попробуй продать то, что не вызывает ни смех, ни слезы, что не провоцирует ненависть, столь, казалось бы, понятную. Но дабы очиститься от конформизма, как луковицу от шелухи, надо снять шкурку за шкуркой то, что на самом деле и снимать не нужно, если ты прекрасно видишь, что хорошо продаётся, а что неформат.
Кто сможет доказать, что нонконформизм, это когда не вполне понятно на чьей вы стороне, мастера культуры, потому что ты стороне понимания, а оно никому не нужно. Нужно то, на чем можно ехать, как на ленте эскалатора или на машине, у которой двигатель и колеса, что может доставить тебя из пункта А в пункт Б, где выписывают гонорар, пьют шаманское за твое смелое обличение вероломного Путина. И никто не посмотрит на кого-то углу, кого никто не знает, ему не нужно ни смеяться или плакать, а понимать. Что не потребно никому, потому что ехать можно только на спекуляции, которую нужно только продать за движение в сторону свободы и милосердия.
Смешно когда конформиста изображают бездарным, беспринципным, глупым и нахрапистым. Нет, и такие конформисты есть, но это конформисты системы глупой, беспринципной, наглой, какая система, такие и конформисты. Но конформисты, которых ты встречал, по больше части были умны, талантливы, у них горели глаза, они не соглашались на откровенную подлость, и весь их конформизм был только в той радости, что возникает, когда парус полон ветром. Они просто ловцы ветра. Они не хуже нас с вами. Они просто лучше, они лучше умеют видеть, куда и откуда дует ветер, и не стесняются слез, громких слов, если они уместны, сильных выражений, проклятий по поводу тех, кто заслуживает быть проклятыми.
И что этому можно противопоставить: да ничего по сути дела, ничего, что заслуживает остановки, удивления, оторопи, отповеди и внимания к тому, что избегает смеха и проклятий по причине их спекулятивности.
Я прожил уже немалую жизнь, несколько поколений проехали с шумом и смехом мимо меня на эскалаторе, идущем вверх: они живут моментом, они не высокомерны, они не категоричны, они не максималисты, они на стороне той силы, которая доминирует, и это сила, именуемая добром. Бобро-добро. Ведь она поднимает ввысь, а кто там бредет вниз по эскалатору, идущему вверх, что-то шепча про Спинозу? Про Баруха, изгнанного из еврейства, про кафедру в Гейдельберге, обменённую на стеклянную пыль, сведшую его в могилу. Незавидная участь. Незаметная.