Купе, которое мы потеряли
Очередная пауза, вызванная тем, что одно сми, предлагающее мне свои страницы, ушло по финансовым опасениям на месяц (по крайней мере) в отпуск, а второе столько мне задолжало, что разумнее не увеличивать финансовую нагрузку, а подождать, когда люди соберут все свое в кулак и сконцентрируются. Хотя цикл «Российская политология и политологи» еще не завершен. Плюс к тому, я увлекся видео-монтажем и записью роликов с чтением собственных текстов – сейчас это «Заветные сказки», в планах «The Bad еврей» и подумываю даже о «Веревочной лестнице».
И на фоне событий в России, зримо расшатывающих трон, есть, конечно, что комментировать, но мою энергию (главную мою проблему: всю жизнь я озабочен тем, чтобы как-то ее канализировать) счастливым образом отнимает новое для меня пространство видео-репрезентации и его инструменты, и я с более спокойным сердцем жду, когда такой смешной повод как гонорар перевесит мои сомнения.
А тем временем жизнь за рампой продолжается: я расскажу историю, в которую попал пару недель назад. 28 июня я вез отца к нам на обед и попал под сильный дождь. Здесь дожди буквально тропические, то есть начинаются как бы издалека как гангрена с легкого покраснения, а потом раз — и ты просто в пространстве текущей отовсюду жидкости и водного тумана, когда не видно ни зги буквально за пять метров, а дороги, хоть и спрофилированные с умом, с таким потоком не справляются.
А я еду в своем купе – Chrysler Crossfire 2004 (в переводе, если кто не знает, Прицел), с низкой посадкой, и испытываю невероятный кайф. То есть не было ничего, и вот на ровном месте невероятное напряжение и приключение: сначала в почти полной белесой невидимости пролететь пару экзитов по хайвэю, а потом свернуть на улицу Вашингтона (такая есть в каждом городе, как у нас улица Ленина), где все еще хуже. Ибо холмы (каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма), а между холмами впадины, а в них воды по колено и выше.
Некоторые умные и осторожные останавливаются, где воды поменьше, но это тоже проблема, потому что, выезжая с невидимой колеи, ты попадаешь на непонятную глубину. А мой характер не позволяет уворачиваться (по принципу: и не единого удара не отклонили мы с тобой), и я еду, прорезая воду в общем потоке. А потом сворачиваю на Commonwealth Ave, что в нашем Ньютоне, и вижу как бы последний холм, за которым близко поворот на мою улицу, где дом, жена и обед. Еду я, увы, за высоким джипом, но впереди него, кажется, седан, короче очередная лужа, я выезжаю из нее и слышу предсмертные хрипы моего движка, способного разогнать мой болид до 270 км/час, и все останавливается. Раз – и я не в машине, а в ловушке. Вода несется во всех сторон, как метель, но и здесь проявляется американское свойство, присвоенное улице: из водного тумана появляется весь мокрый до нитки велосипедист, и говорит: нельзя вам стоять по середине дороги, давайте – я помогу – подать немного назад и влево, чтобы упереться в поребрик.
Ситуация почти такая же, как 15 лет назад, когда я по дороге из Синявино заглох, потому что масло из коробки передач вытекало (я тогда и сейчас подозревал здесь наши чуткие органы, это было через пару месяцев после выхода «Письма президенту), мы успели выйти из машины, которую спустя несколько минут разбили в пух и прах те, кто ничего не видел, кроме нервного кайфа скорости.
Но тут не Мурманское шоссе, а тихий городок, где первый встречной оказывается палочкой-выручалочкой (подтверждая самому себе принадлежность к канону правильного социального поведения), и я через 5 минут — мокрый, но в машине, которая стоит перпендикулярно тротуару и не мешает движению.
Даже не знаю, что здесь рассказывать. Или об американских традициях взаимопомощи. Или о том, как мы с моим отцом, которому идет 95 год, а он почти такой же, как и всегда, упрямый, просидели в машине почти 5 часов, ожидая эвакуатора от AAA (трипл эй, как здесь говорят), потому что тупые водилы не могли найти нас, а мой папа категорически отказывался покидать машину. То есть мне сразу сказали, заказов много, оставьте ключи в замке зажигания и езжайте домой, мы машину привезем, но мой папа не соглашался и хотел сторожить дурацкую мою машину до последнего.
О чем мы только не говорили: о том, что здесь – в нашем тихом Ньютоне – нет хулиганов, вообще, как класса, нет и подростков, ищущих приключения, потому что здесь вообще по улицам почти не ходят, а у рекреации детей нет такой опции как игра во дворе. В черных или латинских гетто – есть, а в таком концентрированном выражении культурного протестантизма, как Ньютон, нет совсем. И значит, нет никакой возможности нарваться на угон, да и хуй с ней, в конце концов, пусть угоняют, Танька там ждет с салатом, мясом и вином, а мы с тобой как два дебила сторожим машину, которую и угнать невозможно, так как она не едет, и украсть в ней нечего, потому что мы не в Кембридже с его социальными контрастами, а в американском сне Обломова по имени Ньютон.
Я не убедил его, мы просидели более четырех с половиной часов, иногда выходя прогуляться, когда дождь затихал, и он уехал на убере только после того, как приехал эвакуатор, отвезший машину в автосервис. Но было воскресенье, мы просто кинули ключи от машины с формой, куда я вписал своей адрес и телефон, в почтовый ящик, оставив машину рядом.
Дальше начались мучения. На следующий день машину осмотрели и одарили меня диагнозом: вода в двигателе, двигатель умер, я его погубил, но этого мало, очень может быть, что затронута водой и электроника, а это головная боль, чреватая неожиданностями. Звонок в страховую, я узнаю, что моя страховка покрывает этот случай, в том числе замену двигателя (не на новый, но с небольшим пробегом), и я начинаю ждать, когда специальный инспектор осмотрит мой Кроссфайер, и вынесет окончательный вердикт. Так и происходит, но вердикт огорчительный: машина 2004 года, старая, и ремонт превышает 80 процентов от ориентировочной стоимости, что нецелесообразно. Total lost. И меня ставят перед дилеммой: взять деньги и отдать им мой Кроссфайер в полон, на дальнейшие мучения на аукционах или взять почти ту же сумму и ремонтировать машину уже на свой страх и риск.
И тут следует сказать, что у меня не обычная машина, а очень редкая даже в американских джунглях, где, казалось бы, есть все. Это был провалившийся проект от Крайслера, который в начале двухтысячных (аккурат с приходом Путина) задумал создать дорогой спортивный автомобиль, для чего взял Мерседес CLK 320 и, оставив всю начинку, заменил в нем корпус на другой, разработанный европейскими дизайнерами так, чтобы напоминать абрисы американских автомобилей 50-х и быть при этом современной их репликой. Именно поэтому каждый второй (ну, не второй, а сотый, пусть даже тысячный) встречный показывает мне большой палец и оборачивается. А когда остановишься, кто-нибудь подойдет и поцокает языком, покачает головой вместе с пышным комплиментом, американцы ценят дизайнерскую автомобильную мысль.
А что я? Мне приятно. У меня, как у русского на необитаемом острове, слишком мало социальных инструментов для подтверждения амбиций, и они никогда не удовлетворены. Удовлетворять их с помощью инструмента олицетворения себя со сделанным на заводском конвейере устройством – довольно-таки постыдная радость, но и постыдному найдется место рядом с другим.
А если в Кроссфайре ехать по трассе, то начиная с, не знаю, 70 миль в час, у вас вообще пропадает ощущение скорости, он на своих широких шинах несется будто по рельсам, ему глубоко все равно какой градус поворота, он вписывается во все, что считается дорогой, как сумасшедший трамвай Гумилева. И внутри вы не ощущаете, что мчитесь в болиде, потому что там так все устроено, что пространства вполне достаточно для езды и самоидентификации. Только для езды, перевести на ней почти ничего нельзя (хотя я перевозил), это типично вторая машина в доме, где есть седан или кроссовер, но у главы семьи юность в жопе играет, и ему надо еще поноситься как ненормальному с бритвой в руке по американским дорогам, где больше 65 миль в час — штраф, и немалый.
Когда мы забирали вещи, а она стояла, блестя как новая (я, купив ее по дешевке, вложил в три раза больше, реставрировал трансмиссию и вообще), только с вытащенными внутренностями проводов из-под торпеды, моя жена заплакала. Мы любили ее, как символическое выражение нас, точнее не нас, а тех, кем мы хотели, наверное, казаться, но не были, а она убеждала в обратном. Скинули лягушачью шкурку и без надежд превратиться в принцессу сели в рентованную машину и поехали домой окончательно одни.