Лицо со шрамом
У полемики в рунете есть несколько особенностей. Сетевое сообщество — не один из вариантов проявления общества как такового, а единственно возможный. Не столько потому, что иначе не выразить себе, а потому что иначе не понять. Не понять: что, собственно говоря, в этом обществе творится? На что оно надеется, к чему готовится, чего боится? (рифма за мой счет)
Именно под этим углом стоит посмотреть на ряд громких полемических заявлений знаковых для российского общества фигур оппозиционного ряда. Я говорю о тексте Шендеровича, ответе ему Каспарова, реакции Ходорковского на приговор по делу Немцова и ряд других, попадающих в их тень.
Обратим внимание, что эти заявления не были ничем спровоцированы. Формально Шендерович откликается на смерть Баталова, но отмечает, что давно хотел сказать на эту тему. Каспаров просто апеллирует Шендеровичу, но его ответ вполне теоретичен и абстрактен, может быть ответом и по другому случаю. Ходорковский откликается на приговор, но на самом деле в приговоре нет ничего удивительного, чтобы вызвать столь эмоциональную реакцию, что позволяет подозревать, что и Ходорковский просто ждал повод.
Иначе говоря, известные фигуры ощущают, что нужно срочно сообщить нечто важное и боятся не успеть. Куда спешить-то? Казалось бы, Путин далёк от дыхания Чейна-Стокса, нефть не стОит 8 с половиной долларов, Навальный ещё не объявил о крестовом походе детей на Кремль, от СВИФТа Россию пока не отключили, в Барвихе не состоялось экстренное собрание либерально ориентированного олигархата с единственной повесткой дня: как нам реорганизовать Рабкрин, то есть Россию без Путина.
Ничего этого нет и, вполне вероятно, ещё очень долго не будет. Можно, конечно, предположить, то у них (да и у нас с вами) каждый вечер свой Нюрнберг: между первой и второй — решают, кого стоило бы отправить на Соловки, кого провести через запрет на профессию, у кого спросить за залоговые аукционы и потребовать вернуть нажитое нечестным путём народное добро. Да мало ли что обсуждают люди с общественным темпераментом в своём кругу, забегая как всегда впереди паровоза и ощущая на себе ответственность за будущее родины нашей ненаглядной.
Я ничего не знаю об их резонах, кроме одного. То есть, почему они торопятся и чувствовать спешат, я могу только предполагать. Немножечко нервно, это да. Но то, что граница не проведена, с этим я согласен.
Какая граница? Да обыкновенная граница: между всем хорошим и всем плохим, между путинским миром и послепутинским, между прошлым и будущим, между преступным и нормальным, между теми, кому завтра жить-поживать и добра полный терем, и теми, кому лучше от сумы и тюрьмы не отрекаться любя.
Никаких общих ценностей, позволяющих судить-рядить о делах наших скорбных, у нас нет. Точнее, ценности есть, а вот согласия по поводу их использования, авторитета, применимости здесь и сейчас, а также завтра, после дождика в четверг — нет.
А при отсутствии ценностей и согласия по ним будет очень трудно провести границу между сегодня и завтра. Не в том смысле, что трудно прочертить на карте прямую, которая может быть дорогой из Москвы в Петербург. Или до полёта на Луну и после. До эпохи интернета или книгопечатания и так далее.
То есть проблема не в том, как провести границу, а в том, чтобы опознать ее. Как узнать, что эпоха Путина приказала долго жить, и наступило светлое будущее без коррупции, пропагандонов в ящике и нарушения законов в угоду власть имущим? Объявить, что это светлое будущее уже здесь, стоит на пороге и молча снег жуёт, вместе с институтами, которые выглядят, как новые из чистки, — нехитро. А как поверить, что мы уже там, а не ещё здесь. Почему я Шуйского не вижу возле здесь — среди тут, среди тут. Не верю, говорит народ-исполин, и мы с ним вместе.
Не верим, потому что не видим. Вот, где вода кончается и начинается песок — видим. Где море переходит в небо — тоже. А где несчастье сегодняшнего дня обернётся лягушкой-царевной завтрашнего — хотелось бы знать подробнее, а то боюсь пропустить.
У перестройки была такая граница: отмена 6-й статьи конституции, отмена запрета на частную собственность, свободные СМИ и цены, бананы, треники Айдидас, ликёр Амаретто, спирт Рояль и так далее.
Граница опознавалась легко, хотя, как выяснилось очень скоро, во многом была фиктивной. Собственность получили в основном те, кто стоял в очереди — одна у комсомольцев, другая у дипломатов, у красных директоров, у чекистов и фарцовщиков на подсосе из обкома профсоюзов. 6-й статьи нет, а Единая Россия есть. Цены и СМИ свободные, но разницу между телеканалами Эрнста, Добродеева и бывшего НТВ может обнаружить только человек с обостренным эстетическим чутьём, да и то не сразу.
То есть граница вроде бы была, а потом раз — и нету ее, словно корова языком, как метель разметку на дороге.
Понятно, почему граница религиозная (метафизическая), как во время реформации в Европе — не канает. Нет у нас разницы между католицизмом и протестантизмом, их нет, как с белых яблонь дым, потому что у нас одно православие от тайги до британских морей. И прокурор — медведь в рясе. И в ценностях христианства и добросердечия здесь ещё долго будут сомневаться, а то, что хватаются за потёртые вилы, так это мы с устатку и не евши.
(Кстати говоря, все эти: не убий, не воруй, не желай жены соседа глупого своего и пр. — не работали никогда. Или лучше так: работали специфически. Как демаркационная линия между мостовой и тротуаром, но тот, кто заносил ногу, делал и следующий шаг. Умница Веня Иофе полагал, что согласие вообще есть только по поводу поиска имени безымянного покойника. Тут все конфессии и культуры едины, точно партия и комсомол).
Одно время казалось, что границей станет Крым. То есть война, начатая Россией по возвращению в стойло всех разбежавшихся со счастливым ржанием лошадей из сгоревшей конюшни. Чем не граница: кто против войны — налево, кто за войну — направо. Но ещё до текста Шендеровича, как раз и ставящего под сомнение эту границу, был бутерброд, повторный референдум, уже настоящий, без опилок и зелёных человечков и под международным контролем: то есть способов отвергнуть войну, как границу междухорошим и плохим — было не мало.
Да ещё богоносцы по преимуществу не видят эту границу, хоть кроши им пограничный столб в кашу. А мы ведь не о правде (если она есть), а о способах опознания ее.
Способ Шендеровича — не оригинален. Крымнашизм — не приговор, говорит он. Потому что есть крымнашизм и крымнашизм с человеческим лицом. Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей. То есть можно поддерживать Крым и Путина, но делать это с такой тайной мукой на прекрасном лице, с такой неподдельной трагедией между чувством и долгом, с такой искренней поддержкой всего остального хорошего, кроме Крыма и Путина, что пусть первый кинет в неё камень, у кого за душой ничего нет.
Крымнашист с человеческим лицом не просто может быть, он есть, я знаю этого человека. И, следовательно, любая преступная война — не граница, пока это не доказано, как доказывает милиционер нарушителю ПДД, выписывая штраф, беря взятку или таща на медосвидетельствование. Нет штрафа и тюрьмы, нет и границы.
Каспаров, казалось бы, прав, но не прав, потому что нравоучителен и очевиден. Говорит толстым голосом всем известные вещи, но чувство неловкости сильнее чувства и возраста согласия. Ты помидор любишь? Кушать — да, а как прописи — нет. Мимо денег. Знал я такого замечательного человека, арестованного за создание (в 1946) школьного кружка по изучению причин поражения Красной армии в первые годы войны. Я с ним потом вместе работал в Петропавловской крепости. Он читал и подчеркивал на ходу шариковой ручкой каждую прочитанную строчку. Я наблюдал и думал: какой смысл, как отделить выделенное от невыделенного — нет границы. Тем более нет границы, как общественного договора, как авторитетного мнения, объединяющего разных и многих. Поднимите мне веки, не вижу.
Но и это желание подчеркнуть все строчки в книге о хорошей и правильной жизни — свидетельство того, что поиск границы осознается, как важная общественная задача, правда, надо не только сказать, но и быть услышанным.
О том, как быть услышанным, если желания слушать, особенно, правильные вещи, нет на корню: заявление Ходорковского. Казалось бы, он о том, что у нас нет ни суда, ни следствия, ни стыда, ни совести, вот и Немцова, сволочи, убили. Не-а. Все это ради одной фразы, которую Ходорковский предлагает в виде границы с распоясавшимсячеченцами. «Они ошибочно считают русских стадом бессловесного скота, который можно безбоязненно стричь и гнать под нож».
Я это не к тому, чтобы напомнить слова: «Поскрести иного коммуниста – и найдешь великорусского шовиниста». И не о словах того же автора, мол, обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения.
В конце концов, почему нет: мы и раньше слышали, что Северный Кавказ — это наша земля, мы ее завоевали, и я лично пойду за неё воевать. Какой там цивилизованный развод и ответственность за кровавую колонизацию, не пиндосы, чай, с индейцами нянчиться. Ни русский империализм, ни русский нацизм — не осуждены ни судом, ни добрым мнением нашего замечательного и доброго общества (такого доброго, что я пишу, а слезы душат и капают). Нормально, Константин. Я вот только не вижу границы между прошлым и будущим, между Путиным и после, между великодержавным шовинизмом вчера, сегодня и завтра. Позиция есть, границы нет.
Понятно, что ни у кого не звучат идеи социальной солидарности, ответственности бизнеса за тот строй, что нам построили с нашей посильной помощью. Ни за отмену неправедной приватизации. Нет таких слов ни у видных спикеров рунета, ни у Навального и других замечательных борцов с отвратительным режимом. Про коррупцию и воровство слова есть, и они так нравятся потому, что вполне позволяют считать виноватым другого, а так — невиноватая я, он сам пришёл.
Здесь, вообще, кажется, мелкая буржуазность с буржуазностью борется, а поле битвы — сердца людей, тяготеющих к великорусскому шовинизму. С человеческим лицом, конечно. Наперевес.