Месть как субститут права

Попробуем схематизировать и концептуализировать современный поворот палестино-израильского конфликта. 7-9 октября произошло нападение боевиков ХАМАСа на Израиль, в результате чего было убито более 1400 израильтян и около 3000 ранено. С точки зрения международного права, произошло преступление, израильская юстиция открыла уголовное дело и начала собирать свидетельства и улики.

Однако официальный Израиль не захотел оставаться в рамках права, которое предполагает уголовное преследование за совершенное преступление, поиск виновных, выяснение мотивов, судебное определение вины, а намеренно стал интерпретировать его в совершенно ином эмоциональном и концептуальном ключе. Как бесчеловечное злодеяние, требующее жестокого отмщения. И в общем и целом понятно, почему. Правовые рамки сковывали руки, да и ситуация, когда преступники скрылись на территории, которая не контролировалась израильской юстицией, обнаруживала трудности, которые праву, в том числе международному, преодолеть было затруднительно.

Но официальному Израилю, поддержанному большей частью израильского населения, право в этой ситуации только мешало. Помимо чисто эмоционального аспекта, требующего насколько можно быстрого воздаяния за преступления, отказ от языка права и переход на другой эмоциональный регистр позволял, на первый взгляд, легче и быстрее воздать за совершенные преступления. Однако любой переход из рациональной области (каковой является право) в эмоциональную моментально ведет за собой нарастающий вал неточностей, когда за конкретные преступления, совершенные в определенное время и в определенном месте, отвечают те, кто непосредственно в преступлении участия не принимал, но, возможно, эмоционально их поддерживал (или не поддерживал, при эмоциональном ответе это различение уже становится мало существенным).

На самом деле архаические практики типа мести лежат за слоем, репрезентируемым правом в большинстве культур. Право — более современная и упрощенная версия общественной справедливости, а вот такие вещи как самосуд, кровная месть и прочее являются слоем в разной степени вытесненной реальности. Но дело не только в том, что та же месть — более архаическая и варварская область реакций на преступления (если полагать право приметой цивилизации). Месть и апелляция к ценностям доправового или надправового способа интерпретации позволяет освобождать себя от рациональной точности закона и права.

Если попытаться найти образный и метафорический вариант различения права и мести, то месть, также являющаяся инструментом поиска справедливости, предполагает возможность расширенного толкования вины за счет привлечения такого субъекта преследования как посторонний в интерпретации Камю. То есть такое распространение вины, которое позволяет рассматривать внутренние или эмоциональные реакции как вариант вины, которые с точки зрения права отсутствуют, а в случае замены права местью вполне могут нагружаться разной степенью ответственности.

Понятно, почему официальный Израиль практически мгновенно решил отказаться от языка права и начал говорить на языке мести. Только язык мести за бесчеловечное злодеяние открывал возможность для такой военной операции против сектора Газа, при котором наказанию бы подвергались не только преступники, совершившие преступления, но и те, кто сам преступлений не совершал, но как посторонний эмоционально их поддерживал (или не поддерживал, это уточнение становилось ненужной подробностью).

Однако идея распространения на постороннего вины за несовершенные им преступления обладает очевидной опасностью. Если посмотреть на то, что совершили боевики ХАМАСа 7-9 октября в Израиле, то они точно так же наказывали посторонних, вся вина которых состояла в том, что они не боролись против оккупации палестинских территорий Израилем и превращались как бы в комбатантов (точно так же, как сегодня по умолчанию официальный Израиль рассматривает любого жителя сектора Газа).

И это та последовательность неправовых действий и преступлений, которые можно интерпретировать как терроризм, с одной стороны, или военные преступления (или преступления против человечности), с другой. Но прервать дурную бесконечность перекладывания вины с преступника на постороннего это не может. Потому что эмоциональное облако намного шире и аморфнее рационально правового.

Более того, если попытаться рассмотреть особенность синтаксиса распространения вины с реального преступника на постороннего, то в нем отсутствует такой знак препинания как точка. Нет, собственно говоря, начала, любое начало есть реакция на какую-то другую эмоциональную последовательность, и взять что-либо в скобки (или, напротив, вынести за скобки) оказывается затруднительным.

Вот боевики ХАМАСа, участвовавшие в нападении на Израиль 7-9 октября, в качестве причины нападения выставили длящуюся не одно десятилетие оккупацию палестинских территорий Израилем и ситуацию вокруг мечети Аль-Аксы, в результате чего только в 2023 году погибло около 250 палестинцев и около 30 израильтянин. Хотя числа не являются здесь правовой субстанцией, по итогам предыдущих палестино-израильских конфликтов создается ощущение, что Израиль ценит одного израильтянина иногда как 100, а иногда и как 1000 палестинцев. По крайней мере, во время предыдущего обострения между ХАМАСом и Израилем, который провел в секторе Газа карательную операцию возмездия «Литой свинец», за 10 убитых боевиками ХАМАСа израильтян было убито более тысячи палестинцев. Понятно, это юридически некорректная норма, но в определённом смысле формула мести и ее повышающий коэффициент.

Но, повторим, переход от языка права на месть и расширение ответственности преступников на посторонних не обладает возможностью поставить точку, только запятую или другой знак препинания, предполагающий продолжение.

То есть в отличии от права, которое все процедуры поиска преступников и их наказания рационализирует, месть как эмоциональный субститут права может быть остановлена не столько насыщением кровью, сколько чисто формальным образом. С помощью внешней силы, не всегда физической, но силы общественного мнения и ощущения, что процедуру мщения стоит останавливать, ибо издержки становятся выше удовлетворения от мести.

Проблема нынешнего палестино-израильского конфликта заключается в том, что главная поддержка Израилю исходит от США, в которых замена права, особенно в международных конфликтах, местью встречается тоже часто. И негласно — культурно оправдана. Более того, почти всегда эта месть оказывается не только избыточной, но и обоюдоострой, что рационально мыслящими политиками осознается. Не случайно, уже несколько раз, пытаясь использовать рациональные вожжи для эмоционального порыва, разные высокопоставленные политики Америки напоминали, что Америка, сама поддаваясь на эмоциональную подмену права местью, как это было, в том числе, из-за реакции на атаку на Башни близнецы в виде войн в Ираке и Афганистане, в результате теряла намного больше, чем приобретала.

Понятно, что во время нынешнего эмоционального порыва властям Израиля и их болельщикам (варианту мягкой силы) вроде пока выгодно делать вид, что они не слышат осторожные речи. Но не нужно быть Нострадамусом, дабы увидеть, что только рамки рационального права способны стать чем-то вроде предохранителя от использования эффекта постороннего в палестино-израильском конфликте. Чтобы не гибли посторонние с обеих сторон, бурное эмоциональное море должно оказаться в гранитных берегах права (в том числе в рамках концепции двух государств для двух народов), в противном случае синтаксис противостояния будет продолжать обходиться без точек и повторять, и повторять дурную бесконечность обоюдоострой мести.