Выбрать страницу

Мораль на вынос

Оригинал текста

Очередной парный конфликт Шендерович — Белковский ставит важный вопрос: возможен ли в политологии, культурологии, психологии нравственный подход? Даже не так: допустим ли в спорах (в принципе, любых) моральный аргумент, которым пользуются не только вышеназванные оппоненты, но и многие, если не все? Мол, раз ты спал с проституткой, то вообще забудь о репутации и молчи в тряпочку. А раз ты опубликовал доклад о заговоре олигархов, который власть использовала для преследований Ходорковского и его людей, то молчи, скрывайся и таи. А лучше накройся простыней и ползи на кладбище.

Но дело даже не в том, что к проституткам ходил и Толстой, и Достоевский, и солнце русской поэзии (о чем писал остроумнее стихи), да вообще русская классическая литература (о музыке и живописи не говорю) не вылезала по молодости из борделя. И ничего — писали дальше, как ни в чем не бывало.

А Некрасов в карты играл, на любви к народу наваривал немалые деньги, вместе с Панаевой кинул Огарева на огромные бабки, воспевал Муравьева-вешателя и жестокое подавление польского восстания. И тоже как с гуся вода: пребывает себе в классиках, не удаляется из школьных хрестоматий и ценится как поэт (еду ли ночью по улице темной), ну лишь чуть-чуть пожиже солнца нашего ненаглядного. Про само солнце говорить не буду, слишком длинно.

Это я к тому, что если применять моральные критерии при оценке искусства или художника, то художников не останется, а вместо искусства будут пустые стены и белая бумага со следами слез униженных и оскорбленных.

Ну, хорошо, а в политике тоже нельзя применять моральные критерии? А как же Гитлер, Сталин, Усама бен Ладен, Вова с дергающимися коленками, можем ли мы их понять вне нравственной оценки? Что о них сказать, если запрещено говорить, что они злодеи? Многое, на самом деле.

Но главное другое: злодей, тиран, изверг рода человеческого — это такие очень неконкретные, эмоционально окрашенные понятия. Как, в общем, и все моральные оценки. Они очень легко произносятся, так как мы вкладываем в них весьма личный и вполне конкретный опыт и смысл. Но воспринимаются они подчас совершенно не так, как мы ожидаем, как просто эмоциональная краска. А эмоции, при всем к ним уважении, это почти всегда — мысль, которую не удалось рационализировать.

То есть эмоции настолько не верифицируются, настолько субъективны, что ими трудно оперировать в дискуссии, нацеленной на понимание. И если задача состоит в том, чтобы обидеть, или сказать нечто, не утруждая себя миссией быть точным, то можно клеить моральные оценки на лоб любого оппонента.

Но «злодей» даже в отношении Гитлера или Сталина — это не что иное, как восклицательный знак. Или капслок: ЗЛОДЕЙ! Но рациональность в минусе, потому что такое эмоционально окрашенное слово, приправленное по вкусу моралью, как кислота, выжигает все вокруг себя. И с ним можно соединить только другое столь же пафосное слово: не знаю, ТИРАН. Или самовластительный злодей, тебя, твой трон я ненавижу. Ну и так далее.

То есть пафос плох тем, что взвинчивает тон до фальцета и обратно трудно спуститься без парашюта. Только и остаётся, что парить в небесах.

Есть и более простые объяснения неудобности моральных оценок в любом по сути дела споре. Мораль — понятие историческое. Она меняется от эпохи к эпохе, и от одной социальной группы к другой. Конечно, если вы, как пьяный Белковский, в качестве каждого второго слова используете слово «Бог» или «Иисус наш Христос», то может показаться, что истина — это такой абсолют типа каменных скрижалей. Но если у вас ум живой и вы способны воспринимать аргументы (вне зависимости от того, считаете ли вы Иисуса Христа Богом, как Белковский, или просто умным человеком, как Толстой), то даже в этом случае вы способны увидеть историческое и социальное измерение у морали. В том числе претендующей на статус абсолюта.

Скажем, древние евреи возвели в абсолют десять заповедей Моисея. Возьмём любую их них, и попытаемся видеть социальное измерение у нее, будто смотрит на них какой-то Фромм. Например, не возжелай жены ближнего своего. Сразу заметим, что речь идёт только о жене ближнего, то есть соседа, соплеменника, его жену не возжелай ни в коем случае. А вот о жене дальнего ничего не говорится, что нужно понимать как разрешение. То есть, если ты с армией войдёшь в чужой город или чужую страну, то можешь от души возжелать любых жён любых дальних по принципу военной добычи. И никакой нравственности по отношению к «дальнему» здесь нет (и нравственность эта имеет вполне определенные социальные ограничения).

Точно также и с любыми другими высокими словами: например, со словом Свобода или Демократия. В истории множество примеров, когда демократия для своих сочеталась с рабством для чужих. Так было в Древней Греции, в демократических Афинах, где принципы демократии тщательно оберегались, но не распространялись на рабов. Также было и в Америке: до отмены рабства, да и долгие годы после. Да и везде, в общем.

Но давайте вернёмся к нравственному запрету на желание жены соседа. Может, это все-таки абсолютная максима? Нет, она точно так же, как и любое другое морально ограничение, социально сфокусирована. Моральные запреты использовались и используются в культуре, когда надо в определенное русло направить поток человеческой жизни. Объяснять долго, да и не поймут, лучше объявить табу, наложить вето, дабы страх окружил то или иное опасное деяние и стал дополнительным доводом для отказа от него.

Древние евреи были бедными пастухами. Вырастить потомство было непросто ввиду недоразвитой медицины и культуры, да и просто ввиду чрезвычайной ограниченности ресурсов (читай: бедности). А малочисленному народу надо было плодиться и размножаться, чтобы воинов, защищающих своих жён и детей (о чужих благоразумно умолчим) было как можно больше.

Теперь представим себе, что один еврейский мэн, у которого жена, давно уставшая рожать ввиду отсутствия контрацептивов, и детский сад вокруг неё, возжелал жену ближнего. Возжелал, трахнул на новенького, а потом так увлёкся, что ушёл от старой жены к новой, молодой и прекрасной. Дело житейское, было и будет. Но одно важное уточнение: та старая жена, у которой дети на руках, как мозоли, что будет делать, если единственный кормилец уйдёт от Сары к Эсфири? Да погибнет она и уж точно не сможет вырастить журавлиный выводок детей. А дети — будущие воины, и позволить это невозможно.

Поэтому законодатель, старательно думающий, чтобы такое написать за безмолвного и косноязычного Моисея на скрижалях, пишет: не возжелай жены ближнего своего, не разбрызгивай своё семя куда попало, потому что ты пойдёшь за семенем своим, бросишь жену, погибнет она и главное — будущие воины. И никакой заботы о нравственности, чисто социальный запрет социально озабоченного законодателя.

Теперь посмотрим на этот закон глазами современного человека и подумаем о том, почему эта заповедь не соблюдается (или соблюдается куда-то как менее строго) в нашем мире. А все просто. Социальное развитие общества приводит к тому, что даже одинокая мать способна выжить и вырастить ребенка-жеребенка одна. Изменилась историческая эпоха, изменились социальные обстоятельства, и социально ориентированный запрет, для пущей важности наряженный в пафосные одежды нравственного предписания, перестал быть очевидным. И общество уже не карает за его нарушение со всей строгостью закона, а смотрит сквозь пальцы и на адюльтеры, и на разводы, и на аборты. И не потому, что они стали морально более допустимыми (или сила морали в современном обществе упала). А просто современному законодателю, пользующемуся инструментом нравственности, как фломастером для выделения, не кажется страшным то, что казалось ужасным бородатому Моисею и его жрецам.

Я мог бы точно так же разобрать и любую другую нравственную заповедь типа «не убий» или «не укради», но это и не нужно, потому что алгоритм понятен, да и мы сами прекрасно знаем, что не убивать и не красть надо только у ближних, а вот дальних, то есть врагов вполне морально во все эпохи было убивать и обкрадывать, ну, типа трофеи из Берлина привозить домой жене Мане в деревню Марьино, что на Оке.

И напоследок о том, отчего надувался беспокойный человек Белковский особенно яростно: о его пафосе по поводу Слова. Это тоже исторически устаревшая и давно опровергнутая идея. Да, боялись советские власти слова, пропускали его сквозь сито глушилки и цензуру Главлита. А пришёл Путин, такой же пузырь, как и все остальные, но никакого слова не боится, а если чего и боится, то телевизионного изображения, для чего сначала устроил спор хозяйствующих субъектов и приватизировал НТВ и все остальные кнопки, а уже потом пошёл походом на чахлую ельцинскую демократию. А вот слово все эти никчёмные издательства и журнальчики просто мелко видят, как крапиву на тропинке к сортиру у дяди Васи из Синявино. Потому что сменилась эпоха, эпоха литературоцентризма и словоцентризма приказала долго жить, вот только пьяному мальчику в круглых очках никто об этом не сказал. И он продолжает надувать пафосные щеки.

Мораль, безусловно, есть, но так как она исторична, труден в обиходе моральный аргумент, лучше обходится без него. Если получится, конечно.

Персональный сайт Михаила Берга  |  Dr. Berg

© 2005-2024 Михаил Берг. Все права защищены  |  web-дизайн KaisaGrom 2024