•     Новости
•     Проза
•     Статьи
•     Видео
•     Галерея
•     Кафедра
•     Био
•     Критика и интервью
•     Друзья и годы
•     Архив

Потому что они теперь точно знают, что уже не выйдут оттуда живыми, по меньше мере, они-то точно такого уже не простили бы. Но наш эгоизм безразмерен. Не потому, что это океан, а просто мы не знаем его объема, даже если тонем в нем, как герои «На Западном фронте без перемен» в собственной вони. Здесь, кстати говоря, разница между искусством и политикой. В искусстве можно продать собственный опыт, как опыт читателя или зрителя, который присваивает этот опыт, в политике нужно что-то повещественнее, чем иллюзия.

Этой ночью я мучился в рамках сна, как будто бы снятого по мотивам вудиалленовского фильма «Энн Холл». Если помните, в фильме постоянно используется прием, когда герой подходит к прохожим на улице и задает им вопрос о коллизиях его романа с героиней, о котором прохожие знать не могут, но волею изобретательного автора эти незнакомые люди в курсе всего, что происходит с героем, и отвечают так, будто писали сценарий вместе с протагонистом автора. Что на самом деле и происходило.

В моем сне был этот же мотив: я встречался с какими-то людьми, и они меня спрашивали, вы начали свою статью, вы ее уже пишете? И я не отвечал вопросом на вопрос: откуда вы знаете? А говорил что-то, типа, да, статью заказали, но я писать еще не начал. Следующий эпизод-встреча с очередными незнакомыми людьми и опять вопрос: вам заказали статью, вы ее пишете? Короче, все знали, что мне заказали политическую статью и даже знали, о чем.

Тут надо пояснить, что мне уже давно никто не заказывает политических статей, потому что примерно представляют, что я могу написать, а потенциальных заказчиков это резонно не устраивает. Но дело не только в этом, а в том, что незнакомые люди, спрашивающие о статье, знали, о чем статья. Вроде даже это с кем-то обсуждалось: что статья о том, что сейчас происходит, о Мемориале, об обрушении страны, ее рассыпании на мелкие осколки, будто разбили детский калейдоскоп. И все, кто спрашивал о статье, прекрасно знали, что такое важное происходит именно сейчас, о чем нужно писать, и мне об этом заказали статью.

Всю ночь, просыпаясь и засыпая опять, я мучился в этом странном и узком коридоре возможностей: меня спрашивают о статье, о ней все знают, это меня совершенно не удивляет, и больше ничего не происходит. Я даже хотел записать этот сон, который был нафарширован какими-то подробностями, которые к утру я забыл. Но запомнил, что статья должна быть о том главном, что происходит именно сейчас, происходит как бы в России, которая вроде как опять на переломе, и это уже не закрытый перелом, а открытый. И не в том дело, что сегодня рано, а завтра поздно, и вот-вот польется кровь (и она уже льется), но ведь исправить ничего нельзя. Поздно.

И только спустя пару часов я понял, почему меня все это беспокоило и даже раздражало. Потому что, если рассматривать этот вопрос о самом главном, происходящем прямо сейчас, то на самом деле прямо сейчас как раз ничего и не происходит. То есть происходит, конечно, и вослед Мемориалу могут полететь (и обязательно полетят) все новые и новые головы, но ведь это все следствие, не причина, не разгон, а инерция, в которой как раз нового ничего нет. По меньшей мере для меня, ибо все новое для меня случилось давно, более 15 лет назад, но это тот самый эгоизм, с которого я начал. То есть каждый получает возможность что-то понять, когда это что-то происходит именно с тобой, а когда происходит с другим и даже рядом, и очень близко,  уровень восприятия будто за глухой стеной, а не за картонной перегородкой коммунальной квартиры, в которой я жил в детстве на улице Красной конницы, 5.

А вот без малого 16 лет назад не было никакой отправной точки, а была серия переодеваний, в рамках которых я понял, что я совершенно иначе смотрю на все вокруг, чем самые близкие тогда мне люди. Например, я понял, что презираю своих друзей, друзей детства и юности, молодости и зрелости, друзей по подполью и тридцатой математической школе, потому что они истолковывали наступающую путинскую эпоху, как возможность легализовать свой патриотизм. То есть и раньше я, конечно, замечал иногда всплывающие на поверхности пузыри, знаете, такие пузыри от дождя на коричневых лужах, которые лопались и обдавали меня вонью русского великодержавного национализма. Но я это видел и терпел, ведь дружба – это терпение, тени-толкай, не правда ли? Но вот все слежалось в один ком, и в какой момент я понял, что этих людей, с которым я прожил все жизнь, я презираю так, что должен вообще отказаться от совместной памяти, ибо запаришься выковыривать их как изюм из булки. Это раз.

Два. Я написал дурацкую книжку «Письмо президенту», смысл которой был в том, что успокоить свое чувство, которое нельзя никак называть гражданским, ибо пафос у нас вне закона, но считайте это чувство раздражением, которое не уменьшала работа на радио «Свобода», ибо я понимал, сколько и здесь фальши и неточности.

Короче, для успокоения совести я написал книжку, и так как перед этим я издал уже с десяток книг, то полагал, что знаю, к кому обращаться. Лучшие издатели страны были если не приятелями, то моими близкими знакомыми. И тут началось переодевание. Выяснилось, что среди обилия издательств, мою книгу с критикой Путина издавать никто не хочет. Там были забавные вещи. Например, издательству Захарова независимо друг от друга мою книгу порекомендовали Володя Сорокин и Шендерович. Об этом я узнал после звонка из редакции, где со мной говорили с придыханием: их два любимых автора рекомендовали третьего, и это было почти как у Белинского с новым Гоголем.

Но когда ни на следующий день, ни через неделю мне никто из Москвы нее перезвонил, я, просто для порядка, который для меня сюжетная канва, позвонил сам, и сказать, что тональность изменилась, не сказать ничего. Я узнал, что я – провокатор, если не сказать большего, меня попросили забыть дорогу в их издательство. Я и забыл. Как и во многие другие.

Когда отказали все издательства, в которые можно было обращаться, я стал разговаривать с правозащитными организациями, так как у меня везде были друзья и приятели, как в том же Мемориале, а  в Пен-клубе я вообще был членом Исполкома. Я не просил денег, на небольшой тираж я бы наскреб сам и уже примеривался к этой грустной перспективе. Но мне нужен был лейбл, делать на книге пометку: издана за счет автора — просто неправильный рекламный ход, который уменьшил бы потенциальную аудиторию. Я просил только лейбл, знак издательства, мне отказали. Мне очень хочется поименно всех вспомнить, тем более, что эти имена всем известны, но не нужно, не в именах дело, да и не сегодня сыпать соль на раны.

Скажу лишь о еще одном курьёзе: одна известная писательница, постоянно претендующая на Нобеля, сказала: если Мишу арестуют из-за книги, мы вмешаемся, а издавать я смысла не вижу, это не наш профиль. А глава той организации, которую вчера закрыли, сказал: мне и так надо ходить на суды и отбиваться от их претензий, ты хочешь, чтобы я из судов не вылезал?

Конечно, любая книжка — это дуэль вкусов. И любой издатель защищен идеей вкуса, как непробиваемым щитом. Толстому не нравилась поэзия Пушкина за исключением одного стихотворения, в котором ему многое было близко, кроме последней строчки: но строк печальных не смываю. Толстой считал, что печальный надо рокировать с позорным. Типа, волки позорные.

Но я ведь, собственно, о статье, которую мне заказали о том самом важном, что происходит прямо сейчас, вчера, накануне, весь этот год, а я вам рассказываю о том, когда это случилось у меня. Когда я не то, что понял, а получил доказательства – что это общество имеет мало шансов, чтобы выжить. Общество хороших, умных и осторожных людей, которые восприняли перестройку как возможность, наконец, пожить не нищебродами, а европейскими интеллектуалами.

Да, сегодня, если предлагать книжку «Письмо президенту» какому-нибудь Захарову или Прохоровой или еще черту в ступе, то это будет, наверное, провокация. Но 16 лет назад это была ерунда, никаких иностранных агентов еще как минимум лет 13, никаких статьей об экстремизме, исключая разве что чеченских сепаратистов, ничего, что пахло бы жаренным на постном тюремном масле. Но это произошло, я издал в 2005 книжку за свой счёт, свой лейбл мне дали двое: помощник Старовойтовой Руслан Линьков и его газета «Европеец» и издательство «Красный матрос», с тех пор об этом не раз, очевидно, пожалевшее. Тираж у меня очень быстро скупила одна фирма, так как мне было не с руки заниматься продажей, ибо я уже думал о другом. А скупила только для того, чтобы не пустить в магазины, только в Озон.

И я здесь не о том, что моя книга – гениальна или убийственно смела, нет, я здесь только о том, как умозрительное отличается от конкретного. То есть умозрительно, типа, я знаю, что в этой жизни никто никому не обязан был смелым и честным. Это не обязанность, а стратегия. Кто-то выбирает такую стратегию. И совершенно не из-за какой то россыпи душевных качеств, а защищаясь от каких-то своих страхов: например, страха поддаться страху. Но другой больше боится стать неудачником и остаться никому неизвестным, писать в стол, дабы прочесть свои дурацкие вирши вечером друзьям, вот прямо здесь под этой мигающей лампой с газетой вместо колпака. Я это к тому, что у меня нет, вообще говоря, никаких претензий. Но я 16 лет назад получил телеграмму: шумер-умер, это общество – не жилец. Все хотят пройти на тоненького, пройти по кромке. Без особого риска и без особой душевной прибыли. Так не бывает.

Я рассказал историю одной книжки, которую завернули, хотя у меня везде тогда были друзья (уже нет), но ведь есть сотни, тысячи других, у которых не было даже того, что у меня. И значит, решив не рисковать, зачем дразнить гусей, если можно со всеми ладить, они завернули весь идущий по пятам лес безымянных авторов с беспокойством в душе. А помните такое слово: неформат? Им ой как удобно было защититься от необходимости рисковать своим благополучием, пока от этого благополучия остались лишь рожки да ножки.

Во сне же меня спрашивали: вам заказали статью, вы уже начали писать о том, самом важном, ведь вы понимаете, что происходит именно сейчас, вчера, ведь вы слышали, у такого общества нет будущего. Нет, все уже произошло, давно, просто вести иногда приходят не ко всем сразу, к одним — быстро, к другим — когда уже поздно.

Поэтому если говорить о том, что происходит прямо сейчас, то сейчас летят брызги от июльского дождя, прошедшего давным-давно, давным-давно. Мне некому заказывать статьи, потому что моя основная тема — это ответственность не мерзкой путинской власти, с нее как с гуся вода, ее как гуся надо давно под нож и в суп для бедных. Моя тема – ответственность постсоветских либералов за то, куда завел их и всех остальных их же конформизм. Конформизм, помноженный на ум и осторожность, на талант и желание жить дружно, что в результате оказалось равно нулю.

Путин это дождь, который затопил все вокруг, потому что канализация давно засорилась. Да, Путин – это еще тот водопроводчик. Вы его позвали подтянуть вентиль, заменить стояк, проверить трубы, а когда вернулись, то не узнали дома, он уже чужой. Но он не сам пришел, его позвали и сунули в руки сумку с инструментами. Верти, не хочу. И произошло это не сегодня, а когда позвали, когда мои друзья получили право на легальный русский патриотизм, когда интеллигентные люди решили, что смогут пройти на тоненького, между струйками, не промочив ноги в ботинках. Когда начался и кончился июльский дождь. Давно.

И ни перестройки, ни оттепели, которой многие обманывали себя, не будет. Потому что там, в Кремле, тоже не дураки. Они прекрасно понимают, что живыми они теперь не выйдут. Как вышли первый и второй раз под уговоры: только не будем устраивать охоту на ведьм, ведь свобода наступила, ее, как зубную пасту в тюбик обратно не запихаешь. И вместо того, чтобы люстрировать всю эту советскую сволоту, дали возможность ей впитать новый день, как молоко кофе, вливаемое осторожно. Возьмёмся за руки, друзья. Кроме как погибнуть, другой перспективы не просматривается. И уже не будет.