Кто не знает, что Якобсон отказал Набокову в праве преподавать в Гарварде, знаменательно пошутив про слона, который, хотя и большое животное, лекций по биологии не читает. Среди версий отказа: вечный конфликт писателя и критика, основательного профессионала и бойкого дилетанта, разночинца-еврея в рассохлых сапогах и проглотившего аршин аристократа, пусть и с дырявыми карманами.
Однако не менее резонно полагать, что тут дело в убеждениях: Набоков, не любивший говорить о политике, все равно тяготел к английскому варианту либерализма, растворенному порой в натужном снобизме. А Якобсон был евразийцем, истово православным (его крестным отцом был инициатор евразийства Савицкий, а самым близким корреспондентом — второй отец-основатель славной теории о том, что Россия — не Европа, князь Трубецкой).
То есть для Якобсона Набоков — не зеркало русской прозаической революции и не матерый стилистище, а что-то вроде безродного космополита, для которого нет ничего святого, ни града Китежа, ни Достоевского, ни Святой Руси — Третьего Рима. Роман Якобсон, конечно, не Нетте, пароход и человек, а лингвист не хуже твоего Леви-Стросса. Однако в Гарварде столкнулись, как я понимаю, славянофил (евразиец) и западник (пусть и в сложной транскрипции), но евразиец послал западника гонять макаровских телят, тем более, что думал в это время, как защитить подлинность «Слова о полку» (струна твоя туга) от нападок очередного Андре Мазона.
Так что это нам кажется, что западничество и славянофильство — детские игры Хомякова и Самарина с Герценом и Грановским, а оказалось все вон как запущенно: в Гарварде, центре академического цирка, евразиец посылает западника на три буквы, и тот идет, шепча про себя: три буквы, три буквы, три слога: Ло-ли-та.
