5
А то, что твой господин Лунин не соврал, говоря о пухлом деле, заведенном на меня в КГБ, я убедился несколько лет спустя, когда все, кажется, изменилось, ничего не осталось на прежнем месте, сдвинулось, потекло, и даже господа Коршунов и Лунин в суровых обстоятельствах наступающей перестройки покинули КГБ в поисках лучшей жизни. Это был ранний период радостного ожидания реформ, все было можно, даже получить доступ в архивы КГБ, что и сделал очередной наш сиделец Боря Митяшин, опубликовавший потом свое дело в питерском журнале Звезда. С Митяшиным лично я знаком не был, но на обыске у него изъяли несколько моих произведений, которые в августе 1984 были направлены на экспертизу в Управление по охране государственных тайн в печати из следственного отдела твоего родного ленинградского УКГБ. Сегодня читать этот список курьезно, но 20 лет назад — еще нет, так как именно за распространение этих книг Боре Митяшину и дали срок. Итак, среди 36 представленных в цензуру произведений были стихи Бродского, Цветаевой, Мандельштама, неопубликованные главы воспоминаний Эренбурга, письма Короленко, Библия, изданная в Брюсселе, а также машинописные копии моих романов, каждый под отдельным номером — Вечный жид, Между строк, или читая мемории, а может просто Василий Васильевич, эссе Веревочная лестница, и послесловие моего школьного товарища Саши Степанова к вышедшему в 1983 году в приложении к журналу Обводный канал сборнику.
Следующий документ представлял собой ответы цензуры, где опять же под соответствующими номерами следовали отзывы на мои произведения. Я их тогда скопировал и поэтому могу представить тебе, так как они, конечно, имеют отношение и к моей теме, и к способам работы твоей конторы.
Читай, Володя, и думай о том, почему именно так твои коллеги отрецензировали мои произведения.
«28. Машинописный документ «Послесловие» на 19 листах. Восхваляя творчество «писателя» М. Берга, автор статьи заявляет, что «все творчество Берга является главой той же великой книги, имя которой — русская литература» (стр.19). Вполне очевидно, что автора статьи Берг привлекает в первую очередь тем, что он является популярным «самиздатовцем» и что его публикациям препятствует «чуткий предохранитель отечественной цензуры» (стр. 1). Автор статьи фактически поет хвалу литературе абсурда, имеющей явно издевательский, антисоветский по существу характер. В этой, с позволения сказать, «литературе» существует «эдакий великий советский поэт А. С. Пушкин, дважды герой соц. труда, лауреат Сталинской и Ленинских премий, неутомимый борец за мир и т.д.» (стр. 14). Текст распространению на территории СССР не подлежит.
29. Сочинение «Веревочная лестница» на 164 машинописных листах. С «произведением» некоего М. Берга сброшюрован его же «роман» «Вечный жид» (стр. 44—164). «Веревочная лестница» — псевдолитературоведческая работа пасквилянтского характера, пересыпанная злобной антисоветчиной. По мнению Берга, «писатель в наше время стал „зубочисткой”», всем вершит «старый кадровик, работник планового отдела Партай Геноссович Церберов» (стр. 2). В текст вкраплены анекдоты, порочащие русскую литературу, выдающихся советских писателей (стр. 4, 13 и др.). История нашей страны под его пером превращается в пытошный (так в оригинале) застенок, и автор лицемерно восклицает: «О, Россия, моя бедная, сонная девочка, дитя, изнасилованное спереди и сзади!» (стр. 16). Наряду с цинизмом и непристойностью Берг протаскивает через свое сочинение сионистские идейки.
«Роман» «Вечный жид» написан в стиле литературы абсурда и является смесью религиозной пропаганды, сионизма и непристойностей. Герои, находящиеся в сумасшедшем доме, охвачены антисемитизмом, монархизмом и прочими маниями. В большом числе встречаются антисоветские намеки и иносказания. Тексты М. Берга распространению на территории СССР не подлежат.
30. Сочинение «Между строк». Также «произведение» М. Берга (см. п. п. 28—29), исполненное злобным издевательством над русским революционным движением, пропитанное духом сионизма. Распространению на территории СССР не подлежит».
Этот красноречивый документ не последний в деле Бори Митяшина, не менее интересен еще один, представляющий собой акт официального сожжения всех произведений, которые, оказывается, нельзя было распространять в нашей с тобой стране менее чем за год до начала перестройки. Хотя официальный слог не всегда сочетается с пространным эпистолярным стилем, но в документе, который я сейчас процитирую, мне также слышится музыка сфер.
«Т. 2, л. д. 167-168.
Акт
Настоящий акт составлен в том, что сего числа комиссия в составе старших следователей: майора Гордеева, майора Кармацкого и старшего лейтенанта Жеглова уничтожила путем сожжения как не подлежащие ввозу и распространению на территории СССР следующие печатные произведения, изъятые у обвиняемого и свидетелей в процессе предварительного следствия по уголовному делу № 44:
1. «Конец прекрасной эпохи» И. Бродского.
2. «Часть речи» И. Бродского.
<…>
26. Машинописный документ «Послесловие».
27. Сочинение «Веревочная лестница».
28. Сочинение «Между строк…».
<…>
34. «Полное собрание сочинений» А. Введенского, т. 1.
После сожжения упомянутых в п. п. 1 — 34 печатных произведений и составлен настоящий акт.
Старший следователь по ОВД Следственного отдела УКГБ ЛО майор В. Гордеев.
Старший следователь Следственного отдела УКГБ ЛО майор А. Кармацкий.
Старший следователь Следственного отделения УКГБ по Новгородской области старший лейтенант Жеглов. 29 октября 1984 года».
Сегодня это кажется неумной выдумкой, особенно, если учесть, что на днях по телевидению прошел сериал Место встречи изменить нельзя с Жегловым-Высоцким в главной роли; это кажется пародией, но это было правдой. Зачем им, чтобы сжечь десяток рукописей и книг, понадобился этот старший лейтенант Жеглов, почему-то без имени, да еще не местный, а зачем-то приехавший из Новгородской области — спички что ли привез, так как свои отсырели?
Смешно, но я, читая журнал Звезда, очень хорошо представлял себя ситуацию начала 1986 года, когда вежливый и начитанный следователь поведал мне о существовании уголовного дела на меня, в котором, без сомнения, все эти документы уже были. Более того, по большому счету ничего дополнительного и не требовалось, ведь я как автор, сначала изготовил произведения, которые были запрещены к ввозу и распространению в СССР, а потом их распространял. Таким образом, преступником, ничем не отличающимся от Бори Митяшина, становился не только я, но и все те, кто меня читал.
Володя, если ты когда-нибудь захочешь подумать о прошлом, скажем, решишь на пенсии восполнить пропущенное по вполне простительным обстоятельствам и прочтешь мои романы, то не сомневаюсь, даже ты изумишься: за что цензура их запретила, за что готова была сажать их автора в тюрьму, и, как это ни смешно, обязательно бы посадила, не начнись перестройка? Да, именно на следующий день после столь памятной для меня беседы с господином Луниным, открылся съезд КПСС, перестройка стала бурно набирать обороты, которые сначала привели моих следователей в состояние задумчивости, становившейся все более и более мрачной для них, и радостной для меня. Однако я был на очереди, мне это сказали без обиняков, хотя именно с этого момента твое родное ведомство, кажется, не арестовало по политическим причинам ни одного нонконформиста.
Ну, а я после той беседы в Домжуре какое-то время ходил озабоченным, стараясь соблюдать строгие меры предосторожности, перевез свои рукописи на дачу и бросил там (будто Комитету западло съездить за 50 километров за город и привезти все обратно, если понадобится), а потом, естественно, о всякой осторожности стал забывать, тем более, что жизнь, действительно, менялась. Но сказать, что твои ребята оставили меня в покое, было бы преувеличением.
Ровно через год после описанного выше я решил создать свой журнал. Ты в это время жил в своей ГДР, работал на странной должности директора Дома советско-немецкой дружбы в Дрездене, готовил своих двух агентов для заброски в ФРГ и без сомнения не раз задавал себе вопрос, а чем это все там, на родине, закончится? Правда, не забывал и об отдыхе, который любил проводить с удочкой, для чего даже вступил в Общество рыболовов-любителей. Мне, кстати, понятно это увлечение, я сам очень люблю рыбачить, увы, только получается это реже, чем хотелось бы. Разве что на летних каникулах, пока сын был маленьким. Тем временем наступило лето 1987, которое мы проводили на даче в Усть-Нарве; и именно там ночью мне приснился журнал, как раньше точно таким же образом снились романы. Скажем, роман Вечный жид приснился мне переплетением разных цветных голосов — я услышал эти голоса каждый со своей интонаций, и, не зная, что произойдет дальше, воспроизвел их бумаге. Точно так же мне приснился журнал. То есть одновременно возникло звучание разных голосов, каждый со своей темой и своим стилем, и я сел и написал журнал. То есть что значит написал? То и значит, что я взял и написал материалы для всех разделов толстого литературного журнала, каждый под своей фамилией, со своими пристрастиями и отличительными подробностями. Но, скажешь ты, что же это за журнал, если это один человек во многих лицах? Я, однако, и не собирался оставлять журнал в таком виде, я просто хотел создать некоторый фундамент, некоторый журнальный портфель, чтобы привлекать к сотрудничеству в этом журнале не баснями о том, что будет, а демонстрируя то, что есть. Пусть полученные материалы будут конкурировать с материалами, уже имеющимися. Почему так сложно? Потому что создать журнал в 1987 году многим, и вполне справедливо, представлялось настолько опасным и невозможным делом, что я сам себе казался великовозрастным оптимистом. Однако после моего возвращения в Ленинград дело закрутилось, очень скоро у этой идеи появился самый горячий сторонник, наш общий с Витей Кривулиным друг — Миша Шейнкер, критик, умница, филолог, даже слишком тщательно, на мой взгляд, относящийся к слову; и дело стало набирать обороты.
Для того, чтобы зарегистрировать журнал в СССР, надо было представить его органом какой-нибудь организации, никак не иначе. Мы решили создать общественную организацию под названием Ассоциация «Новая литература» и назначили учредительный съезд на осень 1988 года, чтобы как следует все подготовить. Короче, назначен день, все гости в Москве и Ленинграде оповещены, с некоторыми из своих ленинградских знакомых я договариваюсь ехать вместе; но, уже не помню по какой причине, перед вокзалом решил заскочить к родителям на Охту. До отхода поезда часов пять, у меня все с собой. Тут раздается звонок телефона, я подхожу, и моя жена срывающимся голосом говорит, что только что к ней пытались войти кагэбэшники во главе с начальником отдела милиции нашего района, она их не пустила, разговаривала через цепочку, но они сказали, что ты все равно в Москву не поедешь, этого они не допустят, мол, если хотите Михал Юрьечу добра, то передайте ему, чтобы ехал домой и сидел тихо. У жены голос дрожит, но я знаю, что она сделала все, что можно. Я знаю, что и у тебя хорошая жена, кстати, наши жены одного типа, голубоглазые блондиночки, не субтильные, но и не бабищи в теле. У тебя она бывшая стюардесса, я со своей учился с девятого класса в самой лучшей в Ленинграде физико-математической школе номер 30, и не знаю, кто мог бы, кроме нее, так исполнить труднейшую роль жены писателя, которого до 37 лет не публиковали на родине, а все только в тюрьму хотели посадить. У тебя тоже Люда — преданная, и можно представить, что быть женой разведчика также не самая простая вещь на свете, но моя Танька была просто идеальной женой для непризнанного писателя. Ведь жили мы страшно бедно, я работал в кочегарке, она была программисткой, но после рождения сына работала только дома, в основном печатала на машинке и занималась моими делами. Так вот мне ни разу за всю жизнь не пришлось слышать от нее упрека, что, скажем, мало зарабатываешь, что, мол, одной литературой сыт не будешь, что ей хочется того-то и того-го, а я получаю меньше нашего сантехника Сережи. Нет, вообще обыкновенных бабских упреков было сколько угодно, но там, где надо, она была кремень, а не баба. Представляешь — заявляется начальник отделения милиции с двумя кагэбэшницами, прикидывающимися понятыми, у нее на руках маленький ребенок, который, увы, заикается и которому совершенно нельзя волноваться, а она ни минуты не думая, одевает цепочку и разговор ведет в щель полуоткрытой двери, не сказав врагам ни слова нужной им информации. Только потому, что у нас такие бабы, мы что-то в этой жизни и достигаем.
Короче, звонки стали следовать каждые пятнадцать минут практически всем, кто собирался ехать на учредительный съезд из Ленинграда; ко многим заявились менты с твоими кагэбэшниками и кого угрозами, кого просьбами заставили или уговорили никуда не ехать и вообще из дома сегодня не выходить. Жене я больше не звонил, но ей названивал Митя Волчек, что сейчас работает на Свободе, а тогда выпускал Митин журнал и успокаивал несчастную женщину, которой легко было быть высокомерной с милицией, но сидеть и не знать, что там с мужем, тоже не песня. Я же разозлился страшно. Какое им дело до моего журнала — ведь Горбачев каждый день поет на разные лады колыбельную о перестройке и гласности, что за мутотень? Не знаю, понимаешь ли ты, но если меня останавливать, я становлюсь особенно упрямым.
Я позвонил своему приятеля Захару Коловскому, теперь он директор Государственного музея фотографии, и мы вместе с ним стали обходным путем пробираться к Московскому вокзалу. Ведь у твоих ребят были, конечно, данные про мой билет и, значит, они ждали меня и у платформы, и у вагона. Короче, мы пошли так, чтобы выйти на платформу с обратной стороны, а Коловский мне был нужен как свидетель, если меня арестуют или отнимут все рукописи и документы, которые я вез на съезд. Короче, шли какими-то путями, дождались, когда подадут состав, как только появилась толпа на платформе, зашли на перрон с другой стороны, я заскочил в первый попавшийся вагон, дабы найти свое место, когда поезд тронется. Понятно, это ничего не гарантировало, пару лет назад Витю Кривулина сняли с поезда в Бологом, и тоже, кстати говоря, из-за его журнала, тогда еще самиздатского, знаменитого 37. К счастью, обошлось, хотя Захар мне потом рассказывал, что милиция и солдаты с автоматами стояли через каждые пять метров и проверяли документы почти у всех мужчин, входящих на платформу.
Ты мне можешь объяснить, что это было? Я до сих пор не понимаю. Кто-то предположил, что органы боялись, как бы мы не помешали встрече Горбачева, кажется, с Вилли Брандтом, назначенной в эти дни. Но при чем здесь это? Писатели, пусть и с нонконформистским прошлым, собираются встретиться, обсудить проблемы и учредить общественную организацию, которая будет защищать и представлять их интересы. При чем, здесь, скажи, Горбачев и Вилли Брандт, почему нужно являться вооруженным людям домой к писателю и пугать женщину с ребенком, в чем, поясни мне, конструктив? Я не понимаю.
В конце концов все получилось, и нам удалось зарегистрировать первый в нашей стране независимый литературный журнал после конца 1920-х годов, когда все более-менее свободные издания были закрыты. Журнал под названием Вестник новой литературы получил официальный статус в 1989, через несколько лет был награжден первой Малой Букеровской премией, как лучший независимый журнал года; но это была уже совсем другая жизнь, в других и непохожих на прошлое обстоятельствах.
Персональный сайт Михаила Берга | Dr. Berg
© 2005-2024 Михаил Берг. Все права защищены | web-дизайн KaisaGrom 2024