Выбрать страницу

Стоит ли призывать к смерти диктатора

Та выученная беспомощность, в которую опускает социум русская, традиционно авторитарная власть, естественно заставляет думать: а не есть ли уловка — призыв к мирному протесту и ставка на так называемые законные, легитимные способы смены власти? Типа выборы (депутаты – пидоры), политическая борьба и конкуренция?

Да, выборы в том выморочном состоянии, которое они рано или поздно приобретают в России (да и были ли другие), — наиболее удобный инструмент манипуляций. Настаивая на выборах, как единственном правовом инструменте, и при этом не допуская до выборов конкурентов, власть куда лучше контролирует всех участников мимического соревнования бега на месте, контролируя и все равно отсекая от равных возможностей всех, кроме себя. И таким образом проводит удобную для себя границу между легитимным и нелегитимным.

Хотите, чтобы мы ушли, — переизберите нас. Ради бога, бога нет. А если заикнётесь только о революции, лимит на которые исчерпан, или о революционном терроре, то каленым железом это выжжем, так что долго еще здесь ничего не вырастет.

Но стоит ли овчинка выделки? Есть ли смысл строить на призывах к очистительному пламени террорасвою политическую (а в российских условиях всегда – псевдо-политическую) стратегию? Как посмотреть. Кажется, власть не оставляет вроде как других возможностей для противостояния; но при этом террор, как грибная охота, дело тихое, даже очень тихое, ни призывы к нему, ни сама процедура общественного обсуждения вроде бы не нужны на этом празднике жизни.

То есть террор — это как бы секс в обществе, в котором секса нет; то есть нет дискурса о сексе, он как орешек в скорлупу упрятан в оболочку возвышенного, советского мифа о любви. Но секс, как и мысли о терроре, несомненно есть. И в совке работали роддома, абортарии, детские сады и школы, то есть секса как бы нет в публичном пространстве, но он есть явочным порядком с резиновым изделием №2 наперевес.

То же самое с мыслями о терроре: мысли есть, их артикуляция отсутствует. По причине предсказуемых карательных мер со стороны власти, а также очень вероятного использования этого дискурса, если он появится, для усиления тех же репрессий. А также потому, что рассуждают о терроре и используют его совершенно разные люди. Те, кто рассуждают и пропагандируют (чаще намекают, типа, шарфик и табакерка, у нас первой поправки нет), редко когда становятся революционерами, а революционеры – напротив, как раз те, кто обычно не рассуждает, а делает. Поэтому кроме своеобразного интеллигентского бахвальства и акцента внимания на присущей максималисту смелости, в остатке остаются, в основном, негативные последствия от нежелательной беременности.

Но, как мы помним, в русской истории террор сыграл сложносочиненную роль, уж точно не одну негативную. Те шаги по либерализации, на которые царский режим решился в 1905, вряд ли бы состоялись, кабы не народовольцы и эсеры. Они расширили спектр разрешённого, прибегнув к запрещенному. Растянули пальцы на две октавы. Да и это запрещённое было столь же вынужденным: при отсутствии политики, террор кажется естественной, спазматической реакцией.

То есть даже если сам революционной террор представляется сомнительным (а в нем сомнений никак не меньше, чем у прелестей кнута), его косвенное влияние на политику в виде расширения допустимого при любой диктаторской власти почти очевиден.

Но самый главный довод против террора — другой. Русская история в ее наиболее рельефных траекториях демонстрирует одно и то же: любые реформы, встречаемые с восторгом и чепчиками, оказываются лишь маневром, необходимым, дабы под видом обновления и отказа от ошибок прошлого, получить от западного цивилизованного мира те технологические костыли, которых его лишала изоляция. Плюс возможность получить от социума передышку: реформы сбивают с толку возмущенное и всегда усталое население, которое в ответ на объявление реформ (эту ложную весну) и осуждения ошибок прошлого, впадает в уверенность, что добилось своего и можно начать праздновать.

Однако после короткого вдоха на открытом воздухе всегда происходит последующий нырок обратно и восстановление традиционного русского авторитаризма, неизменного при любой формации — феодальной, социалистической, капиталистической. Формации вроде как разные, русское самодержавие (с великодержавием как изюмом в булке) неизменно.

Если прибегнуть к железнодорожной метафоре, то реформы — это короткий, необходимый тактически сход с рельсов на крутом повороте, а затем столь же стремительное возвращение на них. Если использовать не менее банальную автомобильную метафору: то реформы — не менее короткий выход из колеи, знаете, такие бывают зимой на проселочных дорогах между Боровичами и Удино, с ледяными крутыми краями, а затем опять возвращение в колею, уже на долгие годы или десятилетия.

Кстати, то же самое происходило после убийства того или иного верхового лица или правителя в России нашей ненаглядной: короткое недоумение, сбой программы, а потом неизменное возвращение в колею, на рельсы самодержавия с имперской морковкой для плебса. И это, быть может, главное сомнение в действенности и функциональности террора: удачных терактов в России было немало, но вот радикальных изменений после них не наступало никогда.

Но даже если без террора, то все равно не было. Двухтактный двигатель русской истории работает исправно: долгое погружение на холостых оборотах в пучину гордости предков и автаркию; когда жрать становится нечего, короткое всплытие на поверхность с громогласно объявляемыми реформами и обещанием все изменить, как при бабушке; а потом опять возвращение на глубину, в родное протухшее болото с поисками на дне града Китежа, который всегда где-то возле Эльдорадо, чьи декорации, однако, потускнели еще в прошлый нырок на глубину. Да и спиздили их тогда же.

Остряки говорят: нас спасет только внешнее управление, которое не даст сумасшедшему поезду вернуться на обмазанные салом рельсы, или внутрь колеи с ледяными краями, или на глубину, когда от давления на уши такие глюки с истинно духовным содержанием под музыку Мусоргского лезут, что хоть святых выноси. Но ведь внешнее управление – это как бы оккупация, да? Если на другом языке? А чтобы дождаться оккупации, надо дождаться поражения в войне, так? А чтобы проиграть войну, надо ее начать, то есть и здесь власть все должна сделать сама. Охуеть от безнаказанности, вписаться в авантюру пострашнее крымской и сирийской, остоюбилеить мировому сообществу, которому на самом деле все эти русские дела давно по барабану, причем так остоюбилеить, чтобы оно как бы поддалось на авантюру и взяло страну березового ситца на абордаж. То есть в полон. Типа, как монголо-татары. Свежо предание, да верится с трудом. Да и не слишком помогло как-то.

Персональный сайт Михаила Берга   |  Dr. Berg

© 2005-2024 Михаил Берг. Все права защищены  |   web-дизайн KaisaGrom 2024