Трамп как подсознание Путина

То, что Трампу нравится Путин, не новость. Как и то, что он ему подражает. Иногда эти переклички становятся синхронными. Скажем, Путин принимает закон о неприкосновенности бывшего президента, а в это время Трамп подписывает указы о помиловании своих сотрудников, совершивших преступления (по большей части в русле связей с Россией и лжи на допросах), и обдумывает помилование себя и своих ближайших родственников в обвинениях, которые еще не предъявлены, но могут быть предъявлены в будущем.

Но и здесь характерно, что Трамп обдумывает, стремится к тому, что уже сделал Путин, и пока неизвестно, получится ли у него это или нет.

Но дело, конечно, не в том, что любые два политика автократического толка действуют или мыслят похоже. У Путина, которого в рамках либеральной критики упрощают в полемических целях, есть политическая концепция (с социокультурными ответвлениями), глобальный план действий, который только одной из сторон совпадает с желанием удержаться у власти вместе с поддерживающей его корпорацией, вполне отчетливым социальным слоем.

Конечно, Трампу импонирует тот объем власти куда более монархического, диктаторского толка, нежели просто популиста-автократа в обществе с зачаточными демократическими традициями. Он отчетливо пытался и пытается удержаться в колее, которая символически должна привести его к повторению успеха Путина. То есть обеспечить ему объем и характер власти, не отбросившей до конца опалубку демократических институтов и демократической риторики. Но выстраивающей отчетливую иерархию, в которой демократические леса вокруг автократической власти становятся не более, чем досадной, но, увы, необходимой в ритуальных целях факультативной избыточностью.

И однако Трамп, скорее всего, понимает, что не это позволяет Путину удерживаться у власти так долго. То есть для Трампа понятно, что Путин врос и продолжает врастать, как что-то давно пустившее корни в плодотворную для этого почву, в свой план. И не только из-за все большей концентрации власти наравне с выветриванием остатков власти и, одновременно, смысла из остаточных демократических инструментов типа манипуляторного разделения властей, средств массовой информации и рефлекторного отклика общества, сознательно ослабленного. Отклика на процесс фокусирования власти по принципам, далеким от демократических.

Трампу импонирует эта чудесная легкость и ловкость, с которой Путин, не отбрасывая демократическую ритуальность, врастает в монархическую исключительность. То есть обладает властью автократа с почти неограниченными возможностями и при этом является феодалом в бумажных латах демократических процедур. Сами эти процедуры почти не имеют уже самостоятельности или эта самостоятельность не сильнее бумаги, но Путин последовательно и довольно аккуратно следит за тем, чтобы эта бумажная остаточность не была уничтожена. Она нужна ему, как одна из форм легитимности, к которой он прибегает, хотя и понимает, что его власть, в общем и целом, другого свойства.

Какого? А того самого монархического, единоличного, феодального, которое существует в русской культуре, как некие невидимые, но невероятно прочные, почти не выветривающиеся от времени основания, рельсы, по которым (с очень немногими исключениями и ответвлениями) движется поезд русской истории. Да, периодически в этой истории появляются стремления сойти с этих рельс, как бы выйти за пределы инерции, которая может быть обозначена, как самодержавная или феодальная. Здесь как раз дело не в наименованиях, а в интенции. Интенции, которая представляется единственно устойчивой, равновесной и к которой рано или поздно все возвращается.

Понятно, что это не единственная мотивация, и помимо нее существуют другие, в том числе те, которые с тем или иным приближением можно назвать демократическими, выделяя в них именно способ оформления и существования власти. Они с определенного момента постоянно существуют в поле интеллектуальной полемики в форме разных проектов. И иногда под влиянием обстоятельств эти интенции что-то сдвигают в политическом организме, и он с огромным ржавым скрипом (ну что ж, попробуем огромный, неуклюжий, скрипучий поворот руля), с преодолением многовековой инерции. Как бы сдвигают политический поезд, который снимается, уходит со своей рельсовой дороги и начинает тяжело пахать по целине.

Но эти попытки выйти за пределы рельсовой интенции всегда неудачны. Они как бы пытаются воплотить идею безрельсового движения, безрельсовой власти, у которой, как у любого поезда, не один машинист, а вот такое на вид броуновское движение, ограниченное только демократическим расписанием, не всегда даже объявляемым.

В России совершенно неслучайно так развито железнодорожное сообщение и с огромным трудом дается построение автомобильных дорог. То есть безрельсовое движение постоянно объявляется, планируется, осуществляется, но в каких-то микроскопических дозах. Само скверное покрытие автомобильных дорог и есть в какой-то мере подтверждение веса демократических интенций в русском обществе: ненужность и опасность этой коммуникации.

Но Путину, которому хотел бы подражать Трамп, не удалось бы так легко увести вроде как сошедший с рельс — в рамках очередной бесплодной революции — политический поезд и заставить его двигаться иначе. Да, со стороны это выглядит так: сорвавшийся с рельс поезд с огромным трудом устанавливают на платформу с колесами и заставляют ехать по автомобильной магистрали. То есть в самом поезде, в монархическом, однолинейном принципе власти, почти ничего не происходят, просто в нем на какое-то время замирает жизнь, резко уменьшается число проводников и машинистов, сменяющих друг друга в рамках каких-то, как кажется со стороны, бессмысленных и архаических процедур. Будто пытаются поддержать огонь в погасшем очаге.

Но сам поезд движется уже по магистрали, иногда угрожающе наклоняется в сторону на поворотах, грозит вот-вот опрокинуться и улететь в кювет истории. Однако даже если кому-то кажется, что поезда вообще нет, что он сдан в утиль, давно переплавлен на металлолом, на самом деле он продолжает свою символическую жизнь и движется, пусть и на других основаниях.

Те, кто поддерживает огонь в топках, что со стороны выглядит просто каким-то анахронизмом (зачем поддерживать жизнь того, что умерло), с разной степенью убедительности знает, что рано или поздно их труды будут вознаграждены. Потому что как бы новая система власти не рекламировала преимущества автодвижения (все в Автодор, ударим по бездорожью и разгильдяйству), больше уповая на сам принцип движения (рынок сам все исправит, если заменить неработающую общественную собственность – собственность железных дорог – частной, все получится само).

То есть движение в рамках концепции, что автодвижение должно укорениться, так как это произошло в других культурах, и является обязательным и единственно возможным трендом.

И это действительно так. Кроме одного обстоятельства. Что у российского общества в подсознании, в культурных привычках таится убеждение в тщетности и даже ошибочности следования моде и отказа от того единственно правильного, что горит в душе, как неоновая схема железной дороги, зовущей в путь и стучащей, словно Клаас в сердце, тем перестуком колес, который звучит почти у каждого в душе.

Вот эта железнодорожная схема и является основой власти Путина. Ни его ошибки, ни его личная несостоятельность или пролетарская убогость в глазах оппонентов не отнимают того отчетливого факта, что он буквально с первых своих слов стал отдавать честь железнодорожной истории и правильности движения по рельсам. Он был моментально узнан, как машинист в задрипанном комбинезоне, пропахшем маслом и дымом отечества.

Когда эта сгустившаяся до мерцающих, поблескивающих в темноте рельс именуется какими-то политологически избыточными словами типа феодальный, монархический, диктаторский способ проявления власти, это не меняет сути.

Путинская власть, так привлекающая Трампа, это власть движения по историческим рельсам, и Трамп, воплощая или пытаюсь воплотить то, что воплотил Путин, опирается на приблизительно те же интенции. Американские реднеки, эта срединная половина страны, которая разочарована в результатах броуновского движения по демократическим процедурам, не просто электорат. Их ощущение, что они сдвигаются на обочину, что они оказываются вне игры, что им остается только то, что остается от праздничного стола демократов, какие огрызки цивилизации, всей этой политкорректной шелухи. Которая, возвышая меньшинства, оставляет в позиции цивилизационного проигрыша все то, что намекает на рельсы прошлого: угольную и добывавшую промышленность, объявляемая архаической и засоряющей экологию, как все, что осталось на обочине.

Конечно, мечтания Трампа упираются в совершено другие традиции: совсем не случайно страна, на которую с горечью разочарования смотрит Трамп, страна не железных, а автомобильных дорог. Они строились именно в периоды кризисов, экономических катастроф, когда история подступала с угрозами. И всегда ответом были масштабные и общественные компании по ускоренному строительству автомагистралей.

Трамп мечтает быть Путиным, пытается воплотить его подсознание, но две системы пересекаются лишь в малом: железнодорожная Россия, исполосованная рельсами, представляющими единственно устойчивый способ политического движения (вспомним поезд Солженицына, поезд Ким Чен Сена (Ира, Ина), мало похожа на столь же подробно внедренную систему автодвижения.

Это не означает, что у Трампа и его интенций, которые с очень большой натяжкой могут быть названы монархическими, феодальными или самодержавными, нет опоры: есть и она равна почти половине страны.

Но если Путин давно едет по рельсам, убаюканный их ритмом (и где-то в подсознании вареная курица в газетке, яйца и чай с содой в подстаканниках), то Трамп, в полном противоречии со своими сегодняшними возможностями, пытается взгромоздить колонну разномастных автомобилей на железнодорожную платформу и увлечь окружающих своим энтузиазмом. Недюжинным, конечно, но пока тщетным. Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы.