Александр Морозов – проницательный наблюдатель постсоветской действительности, иногда, возможно, от природного добродушия пишет вещи, кажущиеся наивными. Так вчера он сочувственно описал нынешнее положения отечественных гуманитариев, которые попали как кур в ощип. Мол, делали свою работу по истории литературы или философии, преподавали в институте или школе, голосовали, скажем, за «Яблоко», все видели, все понимали, а теперь попали с этим Путиным, этим блядским русским миром в историю, типа, без меня меня женили. Дабы еще больше вызвать сочувствие к этим гуманитариям, он предполагает, что они и Путина, как представителя гэбни, встретили скептически, заранее предвидя, к чему все это приведет.
На самом деле: все не совсем так. Более того, Морозов, возможно, случайно, возможно, специально, проводит линию размежевания не там, где болит, а там, где это видно. Но даже если представить себе, что все дело в Путине, то и здесь – далеко не вся гуманитарная (и не гуманитарная) интеллигенция со скепсисом встретила воцарение кагэбэшника на ельцинский трон. Напротив, многие, причем даже не из среды постсоветских либералов (о которых пишет Морозов) вполне сочувственно отнеслись к приходу Путина, даже выходцы из нонконформистской, диссидентской среды с надеждой, по большей части тайной, но иногда и явной, встретили Путина.
Потому что – и тут-то у нас и появляется возможность вывести настоящую, реальную границу размежевания, где шов, где примято – Путин был встречен с надеждой не потому, что он – гэбня со всей этой машинерией и связями типичного гэбэшника из провинциального (и, значит, контрастного столице, Москве) Питера. Путин практически сразу стал олицетворением разрешенного, легального национализма. Русского, великодержавного, той особой складки миросозерцания, когда – да, мы, мол, по уши в говне, потому что второгодники цивилизации, но зато в области, так сказать, духовной, мы впереди планеты всей и еще поучим чужих жен щи варить.
Это потаенное, задавленное всеми проклятыми девяностыми желание гордиться, опираться на этот млечный путь во тьме в виде обыкновенной русской гордыни: несмотря ни на что смотреть или хотя бы посматривать на всех сверху вниз.
И здесь-то как раз очень многие, в том числе и те, что голосовали за «Яблоко» или «Правое дело», были возле тут, возле здесь, где есть место, выпростав себя из-под обломков русской цивилизации, посмотреть окрест с гордостью и надеждой, как русский если и не смотрит, то хотел бы.
Но давайте поглядим на еще один довод Морозова, мол, а что они могли? Ведь они были профессионалы в своей узкой гуманитарной области, писали статьи, университетские курсы, делали свое дело, а история вынесла их на отмель, и они теперь вместе со всеми задыхаются, хватают ртом воздух, как рыба, оказавшаяся без воды.
Когда-то один русский максималист (а максимализм вкупе с конформизмом покрывают большую часть русского общества) написал довольно-таки язвительно о стихах Фета. Мол, представьте себе вселенскую катастрофу, всеобщее землетрясение или день после всеобщей ядерной катастрофы (она нагляднее библейских потопов), кто-то остался в живых, бредет вдоль обломков, видит листок из книги, нагибается и читает: «Шепот, робкое дыханье, трели соловья». И понимает всю бессмысленность и выморочность этих строк и этих трелей, сейчас, когда все кончилось.
Но это и есть на самом деле то самое профессиональное дело, которое хорошо (насколько – другой вопрос) делали морозовские гуманитарии, которые что-то писали, что-то преподавали, иногда отвлекаясь на работу в избиркомах или рядом, а оказались – наедине со всеми – в жопе. Даже в полной жопе. Чем политологически «жопа» отличается от «полной жопы»? Жопа – это когда шел-шел, а потом раз и попал в яму, из которой как бы не выбраться, по крайней мере, сразу. А «полная жопа» — это когда шел-шел и попал не просто в яму, а в ту яму, в которую уже попадал много раз раньше, которая – от твоих метких попаданий – превратилась в яму, с болотом, склизкими мокрыми отвесными краями, и выбраться оттуда почти нереально, по крайней мере в обозримой перспективе.
А что ты сделал, чтобы не провалиться в эту яму? А вот эти самые профессиональные трели соловья. Как все нормальные такие гуманитарии, которые во всем цивилизованном мире занимаются текстологией, интертекстуальностью, переходом от индустриального общества к информационному и постиндустриальному, а тут раз – и жопа. Полная. Но в том-то и дело, что профессиональные трели – это очень такая рутинная, мирная работа, которая становится возможной, если все давно устаканилось, приняло характер нормы и скуки. А если вокруг война, взрывы и бомбы, то профессиональные гуманитарные трели, они, конечно, возможны, но это как бы хобби: хочешь во время бомбежки и блокады заниматься сравнительным языкознанием и компаративистикой, почему нет.
Но о какой войне, собственно говоря, речь? Да об обыкновенной такой войне, которую Россия ведет на окраинах своей разваливающейся империи и которой грозит всем соседям и даже остальному миру, пытаясь задавить в душе подлое ощущение, что она просто моська, но моська с такими мелкими подлыми острыми зубками и отравленной слюной, что коронавирус и Эбола по сравнению с ней — грипп. Но даже если война за восстановление великодержавия (хотя бы в душе) для вас не война, то есть еще одна, в которой Россия, как в деревянном макинтоше, ее самой ходовой одежке: о гражданской войне речь, той, что затихает, как зубная боль, но все равно поет, мурлычет про себя, а иногда, как сейчас, орет во весь голос.
Ведь что такое по сути дела оправдание Морозовым постсоветских либералов, которые всегда хотят вроде как лучше, а получают жопу? Это перекладывание ответственности, делегирование ее другим частям уравнения из загадки о волке, козе и капусте. Если страдающая коза-богоносец – вне игры, главный враг капусты – волк, как без него? Но в том-то и дело, что Путин и вся его родня и гэбня – это следствие. Они такой автоматический определитель номера: какой номер определился, по такому и звонят. Они просто воспользовались ситуацией, когда ветер подул в нужную сторону, взяли и распустили парус, поставив его правильно, чтобы быстрее двигаться в сторону коммунизма (или рая) с ядерным пеплом в уме. Но и река – то есть тот самый народ-пошехонец, который голосует за Путина, стабильность, Крым и прочие ништяки, — река внутри берегов, течет, куда течется, и в ус не дует.
А вот берега, берега – это и есть та самая мера и область ответственности профессиональных соловьев. Они не услаждать слух, не уточнять неуточненное в постлитературе должны, а сооружать смысловой купол, продуцировать убедительный дискурс и строй идей, который медленно мог бы уводить течение от той – вон, видите, за четвертым поворотом – очертания знакомой жопы, в которую мы попадаем, как вода из стакана в рот. Вся эта профессиональная деятельность – это как бы гарнир, приятный, важный для самоидентификации, типа, и мы как они, делаем свое дело, но это дело – мирное, а тут война и жопа. И если не создать сильное смысловое поле, утягивающее течение от водопада в эту жопу и пизду с зубами, то и не будет ничего.
Так что сооруженное Морозовым самооправдание постсоветских либералов, якобы не ответственных за – да ни за что они, получается, не отвечают, у них кольчужка такая в виде профессиональных обязанностей, пусть все провалится в тартарары, а буду все равно вышивать крестиком на полях западной системы самоотверждения в виде сложного письма на фоне профанации и впадения в ересь гуманитарной простоты. Свету ли пропасть, или мне чай пить? Не вопрос. Но так ли отличается коза от волка и капусты? Не есть ли коза одновременно, и волк и капуста, если капуста — это и духовка, махроть всея Руси, и сленговое обозначение звонкой монеты, УЕ? То это триединство в одном лице.