Русский умный в бессмертном бараке

Поговорим о пороках русского ума. Или о его своеобразии. Потому что мы все постоянно видим, слышим, читаем, говорим с умными русскими людьми, и этот ум, как нам, возможно, кажется, ничем не отличается от других. Но он отличается, хотя и похож на что-то, как все похоже вокруг нас.

Но начнём с очевидного. Например, с достижений русского ума в науке: мы все учились и знали замечательных русских учёных, и некоторые из них стали всемирно известными, основоположниками направлений в лингвистике, литературоведении, физике, физиологии, химии. Да, русских нобелевских лауреатов, конечно, меньше, чем немцев или американцев, но русский ум вполне достойно представлен в науке, особенно, в теории, там, где не нужно специального оборудования, потому что как только появляется потребность в новых приборах, там мы далеко не впереди планеты всей, по крайней мере, после 1960-х.

Но давайте поговорим о том, где русский ум блуждает в потёмках, инфантилен, не развит, проявлял отчетливую слабость, отставал от других на протяжении веков, отстаёт и, кажется, не имеет шансов что-либо изменить. Русский ум не в состоянии создать технологически конкурентоспособные объекты. Причём не только в технике, а вообще. Прежде всего, в социальном конструировании. Можно, конечно, пенять на идеологию, на имперский излом, на удушающее великодержавие, которое подначивает создавать всевозможные социальные фейки. Но это, скорее всего, последствия. А причина в неспособности создавать конкурентоспособное социальное пространство, пригодное для жизни, и даже русифицировать позаимствованные изделия заморского ума.

Здесь мне очень хочется дать некие универсальные характеристики этой неспособности русских, указав на связь с протяжённостью, удаленностью и длительностью. То есть создать что-то типа «подковать блоху» или вручную в шарашке создать космический аппарат, благо ума и умения хватает (русский человек как никто способен сделать Антилопу гну из швейной машинки «Зингер»), этих примеров множество. Но создать не один аппарат, а технологическую линию по производству таких аппаратов, которые могли бы выиграть конкуренцию с похожими, но созданными иноземными умами, не получается.

Есть, казалось бы, неочевидная связь между созданием устойчивого социального пространства и технологичными приборами, способными выдержать конкуренцию. Кто в нашем мире способен производить самолеты, автомашины, фотоаппараты? Я говорю даже не об изобретениях, идеях, здесь русский ум так или иначе способен проявить себя, хотя ему уже давно и ни в чем не принадлежит пальма первенства. Я говорю, о способности создать технологический конвейер по производству чего-то сложного, от ксерокса, компьютера до мобильного телефона? И все страны, умеющие это, проявляют способность и к социальному конструированию. Нет никаких идеальных социальных пространств, социальные, политические, культурные сбои происходят везде, но мы понимаем, что связь между японской или немецкой социальной системой и тем, что именно они создают конкурентоспособные технологические линии производства автомобилей, фотоаппаратов и так далее, существует. Это какая-то пространственная, долго длящаяся красота социальной и технической мысли, которые, возможно, связаны.

Не столько идеями, сколько практикой их воплощения.

В этом смысле русский ум именно здесь буксует на протяжении веков. Любые изменения совершаются с помощью приглашенных иностранных специалистов, которые пытаются воссоздать гармонию (всегда относительную) западной социальной и технической мысли и не могут.

Норманнская теория рассказывает о приглашении иностранных спецов на лошадях для создания социального порядка, так как самим устроить его не получается. Не получается, однако, и перенять чужой порядок, он криво и косо воспроизводит себя на российских просторах.

Так же криво и косо воспроизводится восточный вариант социального строения, воспринятый под влиянием Золотой орды, и воспроизводится, скорее, неточный перевод его в виде схемы взаимоотношений верха и низа, чреватой традиционной русской асоциальностью.

Точно так же происходит с любыми попытками перевода на язык осин других социальных экспериментов, скажем, петровские реформы, которые продолжили  традицию приглашения иностранных специалистов для построения здесь непротиворечивого социального порядка. Или его отдельных фрагментов. Или при заимствовании технических изобретений Запада — в виде архитекторов, оружейников, учёных, ремесленников, которые приезжали, учили, налаживали производство. Но это производство, несмотря на века заимствований, было не способно создать конкурентоспособные продукты, кроме извечных меда, пеньки, затем древесины, хлопка, нефти и газа,

Сталин купил тысячи американских заводов, заманил в свои тенета тысячи специалистов, после войны в СССР были перевезены сотни трофейных заводов и конвейерных линий, некоторые работают до сих пор, множество взятых в плен немецких спецов отлаживали производство, но собственного продукта так и не появилось. Любой может привести десятки исключений: а автомат «Калашникова», а спутник с Белкой и Стрелкой,  а самолёт Ил, Як и Ан? А фотоаппараты Смена, ФЭД, Киев и Зоркий? Но всегда в тени знаменитого русского изобретения скромно стоит какой-нибудь Шмайссер, Лейка или задумчивый Мейсершмидт. Не случайно советским ядерным проектом руководил ни кто-нибудь, а Берия, который с помощью своих агентов добывал для советских учёных чертежи, синопсисы, описания проектов, которые доводили до ума уже отечественнее учёные.

Но в любом случае ничего технологически завершенного и конкурентоспособного (кроме вездесущего и технически простого Калашникова-Шмайссера) создано не было и вряд ли будет. Потому что создание копий-симулякров оказывается применимым для внутреннего неприхотливого потребления, а все остальное появляется в результате обмена на пеньку и нефть. И если бы была способность к созиданию технологически совершенного, это могло быть создано за тысячу лет, прошедших со времени неудачного заимствования христианства, но нет.

А что русский ум в культуре, здесь же мы вполне имеем, чем гордится? Не так все просто. Русский ум способен к идеям, в том числе художественным. Но есть одна особенность, которая некоторым может показаться родом достоинства: отдельные уникальные образцы русский создать смог, но никаких достижений в создании эталонов массовой культуры, он не произвел. А что такое массовая культура как не вид социального конструирования и управления, то есть тиражного конвейера?

Вспомним один, казалось бы, частный эпизод. Во время постреволюционного  советского энтузиазма одна из художественных групп — Серапионовы братья — попыталась сделать акцент на том, что, по их мнению, не получилось в русской культуре — на сюжетосложении. Мол, идеями мы богаты, но простроить прозу с острым сюжетом не можем. Поэтому мировая массовая культура опирается на английские, французские и американские детективы, а не русские. И Серапионовы братья попытались исправить эту ситуацию. Сюжет, конечно, появился, скажем, в «Двух капитанах», но конкурировать с Сименоном, Агатой Кристи или Рексом Стаутом не удалось и не удастся ни Акунину, ни Марининой. Все равно получается конспективная лирика, Сухой Суперджет или Жигули.

Потому что в сюжетосложении, скорее всего, действует та же закономерность продлённого пространственного высказывания, что и при социальном конструировании и создании технологических линий.

Я пытаюсь избегать метафор, которые могут слишком усложнить и так неочевидную и сложную материю, но способность к сюжетосложению, технологичности и социальности как-то возможно связано с той гармонией, которая открывается при взгляде сверху или со стороны. С большой высоты или удаления видится технологичность как остроумное высказывание, а изнутри — это просто какая-то бесконечная кишка или бесконечный тупик. Вот именно, возможно, потому, что русский ум не способен увидеть себя и результаты своей деятельности со стороны, он в этом бесконечном тупике (бессмертном бараке) и живет.