Русское бобро, побеждающее зло

Каждый раз, когда государство и его пристяжные дают повод громко их ненавидеть, мы сталкиваемся с трафаретом. Ненависть бьется, как в тесной печурке Лазо, и не находит выхода. Ощущающий ее очень быстро понимает, что в социокультурном измерении его жизни для ненависти нет выхода. У ненависти к власти и русскому государству нет путей доставки, не проложены рельсы, нет институционального применения, в нашем социуме для ненависти нужна специальная  аудитория, оркестр и дирижёр, а они все получают зарплату на службе государства, которое только за собой оставляет право на ненависть и насилие и держится за эти прерогативы с помощью узорной уздечки культуры.

Потому негодование от темперированной беззастенчивой несправедливости (а это наиболее распространённый вид ненависти) буквально на глазах гаснет в нашей душе, так как без пространства для формализации у этого психологического состояния жизнь коротка, как у мотылька. Но этого мало, негодование, только зародившись, начинает ощущать давление и активное вытеснение его со стороны культурных стереотипов, главным из которых является разрешенный вариант истолкования христианских правил, приспособленных для того, чтобы насилие и ненависть могли распространяться исключительно по доверенности государства. А без этой доверенности опознаются как ошибочные, эмоционально перегруженные, некорректные. И нос мгновенно упирается в шлагбаум с повешенным от предусмотрительных властей объявлением: ненависть — саморазрушительна, только бобро победит зло.

Двухходовая комбинация от социальных и культурных инстанций — и пережитый припадок негодования уходит в песок, наподобие прерванного полового акта. Не мылься — мыться не будешь.

То, что эта ситуация с обузданием ненависти и протеста против бесчинства власти рукотворна, демонстрирует хотя бы сравнение с куда более легитимным процессом формализации ненависти в других социокультурных пространствах, в том числе с христианской (но не православной) подоплёкой. Пространство для выражения социального негодования предоставляет там выход для ненависти в виде протестов и других вполне институализированных способов канализации групповой ненависти. И для частной, в свой черед. Возможность застрелить нарушившего пределы твоего личного пространства — важная потенциальная возможность для формализации негодования. И христианская система правил позволяет это делать, перелицовывая архаическое чувство мести в чувство справедливости. Переименование расколдовывает возможность использования ненависти по назначению. А разработанная социальная институциональность позволяет социальному негодованию жить долго, перспективно перераспределяя акценты в рамках демонстраций, забастовок, выборов и других приёмов долговременного хранения и применения ненависти по назначению.

То,  что современные формы террора зародились именно в дореволюционной России не случайно: социальное негодование — слишком брутально, дабы изнемогать в стремительном рассеивании, как радуга в небе. Всегда находятся крепкие и ожесточённые душой натуры, которые способны пережить вытеснение возникшей ненависти со стороны государства и культуры, и передать по эстафете полученный импульс в той форме, которая доступна.

В этом смысле можно сказать, что разницы между монархической Россией, советским тоталитарным периодом и современным нет: социальное негодование, как и душная ненависть от беззастенчивой несправедливости, одинаково нелегитимны. Социальные конструкторы разные, нелегитимность, беззаконность ненависти похожа, а заслонка в виде христианства или морального кодекса строителя коммунизма работает в одном и том же режиме. Нацеленном на то, чтобы сильные социальные и психологические движения гасить максимально быстро, вытесняя их раскаянием от временного помешательства на волнах злых чувств, которым не должно быть места в пространстве декларативного бобра. Русское государство более злое и жестокое, чем другие, в том числе потому, что право на зло резервирует только за собой, не желая им делиться.

Таким образом история столкновения с проявлениями вопиющей несправедливости власти превращается в гирлянды из засушенных воспоминаний, которые можно перебирать как бусы: по поводу события А мы бурно негодовали столько-то, пока не успокоились, по поводу события В — столько-то. Пережитые волнения напоминают донжуанский список, только вместо побед, череда пятен на простыне.