Друзьям друзей КГБ

Повлияло ли отсутствие важной ссылки (это скан документов КГБ) на впечатление от статьи, я не знаю. Но на всякий случай отвечу подробно и строже, что ли, тем, с кем полемизировал в комментариях к предыдущему посту. Я должен был ответить, скорее всего, сразу, как только Артюшков написал свои пункты, смысл которых был выступить громоотводом, щитом для героя статьи, но в этот момент мне не хотелось ссориться, миролюбие подчас затратно.

В моей статье два взаимосвязанных сюжета: о поэте Драгомощенко и об истории Клуба-81 ввиду открытых новых данных, что во главе клуба стоял сотрудник КГБ. Думаю, что, хотя спор состоялся по поводу стихов Драгомощенко, наиболее задела моих оппонентов вторая часть, а именно тесное сотрудничество руководства Клуба с КГБ, к которому был причастен и Драгомощенко. Но ведь куда как сподручнее говорить о стихах, метрике и тропах.

 

Вообще-то это, конечно, позорная страница ленинградского андерграунда и стоявшей за всей закулисой редакции «Часов». Трудно себе представить, что Борис Иванович Иванов не знал или не подозревал, что Адамацкий — многолетний глава клуба — ставленник КГБ. Это не слухи, не домыслы, об этом сказано в изданном в 1986 для служебного пользования сборнике КГБ (ссылка, напомню, в первом комментарии), тогда же попавшем в Литву и в прошлом году ставшем достоянием общественности. Во главе Клуба-81 и Ленинградского Рок-клуба стояли агенты КГБ. Но Иванов ни тогда, ни впоследствии не упомянул об этом ни слова, потому что его репутация оказалась тесно связанна с Клубом. Таким образом в лучшем случае Иванов покрывал руководство клуба кагэбэшниками, в худшем — оправдывал свое участие, берегов которого мы не знаем. Верить его мемуарам затруднительно.

 

Понятно, почему переполошился Боря Останин: с большой долей вероятности, он знал то же, что и Иванов. КГБ управлял клубом и через кураторов — Коршунова и Лунина, и через председателя Игоря Адамацкого. Двойной привод, все четыре ведущих колёса. Дабы не застрять ненароком в непролазной грязи.

Вообще вся эта игра с КГБ, эти посиделки, эти близкие отношения с органами были тем же по своему смыслу, что и сейчас. Только честолюбцы, способные пренебречь репутацией, готовы были (как готовы сейчас или во времена Маяковского) обсуждать с чекистами свои дела, как личные, так и — тем более — литературные. У Драгомощенко это зашло ещё дальше, из-за игровой и игривой натуры, один эпизод подобного сотрудничества я привёл как вполне характерный. На встрече с кагэбэшниками достать из портфеля и отдать следователям инкриминируемую арестованному члену Клуба книгу как улику. Понимаю тех, кто пытался перевести стрелки на поэзию, дабы скрыть довольно-таки разоблачительные факты сотрудничества с органами. Если бы сегодня стало известно, что, не знаю, какой-нибудь Венедиктов бегает в ФСБ решать свои дела, или не свои, а своей радиостанции, его бы пригвоздили к стене плача и позора. Разница между эпохами есть, разницы в отношении к тем, кто сотрудничает с русскими карательными органами или оправдывает их, нет, это постыдно всегда.

 

Теперь о поэзии. Любить или не любить поэзию Драгомощенко — выбор безусловно приватный, я попытался аргументировать скептическое отношение к его стихам со стороны почти всего андеграунда, за исключением аудитории «Часов», в редакцию которых он входил. Так как некоторые черты характера моего героя имели отношение к его репутации, я их привёл, они работают, на мой взгляд. Эти черты характера можно было бы объединить в паттерн «отрицательное обаяние». Когда два незнакомых человека дерутся, а каждый уверен, что бьет Драгомощенко, это не анекдот, не компромат.ру, это поэтическая биография, происшествие, отбрасывающие длинные синие тени и показывающее отношение к герою в той среде, к которой он принадлежал. Я попытался увидеть связь между поведением и поэтикой, насколько аргументировано, не мне судить.

 

Быть белой вороной — не преступление, раздражать своей неуемной театральностью — тоже. Помню, когда в том же 1981 арестовали одного московского писателя, почти сразу ставшего стучать на друзей (а когда покаялся, выпустили), он сказал: если я стану большим писателем, это будут упоминать петитом где-нибудь там, в примечаниях. Если не стану, тогда все плохо.

Да, можно быть человеком с подмоченной репутацией и поэтом, о стихах которого спорят. Здесь, действительно, одно другому не противоречит. Не гений же и не злодейство в фокусе, а микст кеглем меньше.