Интервью каналу Рабкор: почему у либералов-эмигрантов нет политического будущего

Вопрос о политической роли, политической субъектности тех либеральных релокантов, которые оказались в эмиграции после начала войны, действительно важный. Более того, в самой среде либеральных эмигрантов он возникает как в семантическом плане, то есть в плане поиска наиболее точного наименования, и наиболее проницательные сомневаются в применимости к ним термина оппозиция, политическая оппозиция. Не редко возникает и недоумение по поводу странной политической пассивности либеральных эмигрантов, в частности причине, по которой за более чем два с половиной года эмиграции не было ни одной попытки создать политическую партию или движение, а так одни антивоенные, а точнее проукраинские и антипутинские конференции и форумы, с обсуждением срока неизбежного падения путинского режима и уверенности, что этот режим рухнет только после поражения в войне.

Но, конечно, практически полное отсутствие стремлений сформировать какую-то политическую силу, способную обратиться не к своей эмигрантской среде, а поверх границ, поверх барьеров к потенциальному избирателю внутри России, симптоматично. Потому что любой политик – это такая говорящая аннотация. То есть он говорит о той или иной частности, мы все говорим о частностях, но постоянно подразумевает символически расширяемое целое, на которое он намекает, если не обращается напрямую, реферирует, очерчивает границы. Ведь политик, формулируя позицию, одновременно мобилизует не просто какую-то свою аудиторию, а реальную или подразумеваемую аудиторию, сообщество избирателей, которые узнают – и здесь никакие границы не помеха – свои интересы в политической формулировке, и уже самостоятельно рекрутируются под политическим зонтиком привлекательного предложения.

Но казус состоит в том, что у либеральных релокантов нет никакого предложения, которое бы неизвестное по очертаниям облако избирателей, ощутило как пароль узнавания, как магнит, их притягивающий, позволяющий узнавать своих по тому или иному политическому признаку. И по очень простой откровенной причине простоты механизма политической аккумуляции, способной на привлечение массовой аудитории.

Предельно упрощая можно сказать, кто политическое предложение, способное сегодня, хотя, впрочем, и вчера привлечь под свои словесные знамена сторонников в массовом масштабе, конституируется в два по сути дела варианта. И это не совсем правые и левые, хотя их принято именовать именно так, будто политические предложения это две руки одного тела. Или две прямые, не обязательно параллельные, точно пересекающиеся, хотя точки или плоскость пересечения представляют особой интерес, а такие кривые, прихотливо расположенные в политическом пространстве. И куда точнее их различать не как руки, а как координаты – вертикаль и горизонталь. Горизонталь – это социально ориентированные идеи и движения, по принципу  горизонтальной ориентации, предполагающие принципиальное если не равенство, то схожесть внутри таких определений как социальная справедливость, солидарность, интересы. Без унификации, а напротив с разделением на кластеры, области, классы, имеющие разные, конечно, цели и интересы, но обретающие себя в рамках одного – не плоскости, конечно, но пространства, величиной с человеческий рост.

В то время как как вертикаль, вертикально ориентированная политическая сила как бы соединяет верх и низ, того, что именуется богом, хотя бог здесь очень часто просто вата, забивающие пустоты, некие вневременные ценности и их получателя, потребителя, очень часто лишенного индивидуальности, теряющего себе в том, что именуется кровь и почва, MAGA, Make America Great again, и подобные характерные обобщения.

Политическая практика прошлого и нынешнего века позволяет рекрутировать политическим предложением действительно массовые аудитории, одним из этих двух вариантов мобилизации. И о чем бы не говорил политик, он обязательно присоединяет дополнительный символический контекст, состоящий из предложения встать в ряд по вертикали или горизонтали, ощутить себя воображаемым сообществом по имени нация, исповедующая свой вариант расшифровки неких божественных призывов, историй или стигматов, или социально ориентированной на солидарность социальной группы, аудитории, класса, узнающего в предложении политика себя и свои интересы.

Парадокс, на самом деле кажущийся, положения либеральных российских эмигрантов состоит в том, что они не в состоянии предложить ни один из вариантов массовой мобилизации. Они не могут агитировать за воплощение национального призыва, и не только потому, что часто принципиально дистанцируются от национальных интересов титульной нации России, но не могут сформулировать социально ориентированное предложение, так как практически с нескрываемым презрением относятся к социальным интересам российского большинства, или точнее, к социально ущербным его группам, очень часто патерналистки настроенным, нуждающимся в поддержке и за предложение этой поддержки готовых рассмотреть любой призыв, если он интерпретируется ими как свой. 

По меньшей мере, именно так, на вертикаль и горизонталь сегодня делятся политические предложения, например, в США, где это республиканцы, говорящие о боге, нации и величии ее, и демократы, вербующие сторонников обещанием социальной поддержки. Так же примерно структурируется политическое пространство в Европе и других местах. 

Но для российских либералов-эмигрантов ни первое, ни второе не доступно. Первое по причине того, что эта ниша занята российской властью, и трудно дифференцировать свой вертикально ориентированный призыв, как существенно иной и при этом объяснить свою оппозиционность. Но и социальная справедливость, социальная солидарность с социально же незащищенными слоями и группами, так же для них невозможны, так как они напротив дистанцируются от социальной проблематики, полагая ее дискредитированной советским опытом, да и не совпадающей с их собственными интересами. 

Для них – это не социально ущербные, а ядерный путинский электорат, который либералы ощущают принципиально чуждым и даже враждебным себе. В том числе экономически, ибо весь постсоветский либерализм вышел из принципиального выбора, осуществленного либералами сразу после начала перестройки, когда они посчитали (и нетрудно понять почему), что их интересы, грубо говоря, не с бедными, а с богатыми. А на самом деле просто с теми, кто способен платить им гонорар за интеллектуально ориентированную политическую работу. Ибо постсоветские либералы были во многом преемниками политической ориентации советской либеральной интеллигенции, которая хотела стоять на двух ногах, получать гонорары от советской власти и неопасно критиковать ее в рамках психологически комфортного либерального политического оппонирования.

Перестройка, положившая конец этой возможности, заставила искать нового работодателя, и практически сразу постсоветские либералы пошли на службу в олигархические СМИ, издательства, институты, не потому что были в восторге от новых русских нуворишей, а потому что не видели никого, кто мог бы платить им зарплату.

Был, конечно, другой путь – это отстаивание и построение интеллектуальной автономности, самостоятельности, университетской и интеллектуальной независимости, но в рамках постперестроечной нищеты – это был слишком долгий и сложный путь, который был большинством либералов отвергнут.

Именно это сегодня и не позволяет либеральным эмигрантам выступить в качеств новой политической силы, способной быть услышанной за границей, внутри России. В эмиграции они продолжают работать на деньги все тех же олигархов, но не путинских, а как бы своих, но во имя возвращения во власть использующих мало что значащие абстрактные призыв к свободе и демократии вместе с фальшивым сетованием, что эти абстрактные призывы не находят никакого отклика у потенциальных российских избирателей. 

В том числе потому что эти абстракции уже в самом начале перестройки использовались теми либеральными интеллектуалами, которые и создавали политический языка власти, объясняя, почему надо голосовать не за коммунистов, тянущих обратно в совок, а за бенефициаров перестройки, пока ощущение обмана не дискредитировало либеральную позицию окончательно или на очень продолжительный срок.

Поэтому какая может быть речь об оппозиционности либеральных мигрантов, кому они оппонируют, одной группе олигархов во имя другой группы олигархов, призывающих опять поверить в абстракции, способные вернуть им власть? Это, не знаю, как оппонировать жене, изменяя ей с другой, но это фальшивое оппонирование. Но другого, кажется нет, как нет политической субъектности в любой форме, кроме антивоенной, да и то во многом иллюзорной. 

Потому что идея, что путинский режим падет после поражения в войне не представляется убедительной. По крайней мере,  и в Германии в Первой мировой, и в России, империи обрушились не в результате поражения на фронте, а в результате внутренних волнений, ставших революциями. И только из внутреннего давления пошло поражение на фронте, а не иначе. Но в либеральной колоде просто нет нужных карт, тем более козырей. А лимит революция доя низ уже исчерпан.

* * *
В данной публикации текст и видео отличаются: видео — первично, текст лишь приблизительно ему равен, но я привык выставлять текст для тех, кому смотреть проблематичней, чем читать. Также хочу сказать, что мое интервью было частью большого стрима, я даю ссылку и на мое интервью (оно ниже), и на стрим (https://www.youtube.com/live/_X6zKtVdpqE), кому что интереснее.