Жена. Главка шестая

Каракулевую шубку, служившую нам ложем, Таня купила у жены Фимы Фейгина (Ефима Самуиловича Фейгина), моего тренера по культуризму. Танька от страха поехала не сама, а взяла собой Зою Павловну, вместе обсмотрели шубку, ощупали, одобрили и купили. В какой-то степени это забавно, в какой-то симптоматично, но о Бродском и его отъезде, я узнал от отказника Фимы Фейгина в спортивном зале, делившим двор вместе с музеем Римского-Корсакова, около Пяти углов. В то время для отъезда требовалось решение коллектива, я не точно помню, где Фима числился, кажется в Институте физкультуры. Так вот на собрании, перед которым Фима должен был обосновать причину своего отъезда, он сказал, что очень любит кино и хочет перебраться на Запад, чтобы смотреть фильмы без помех и ограничений. Фима, так получилось, был наиболее антисоветски настроенным человеком, которого я встретил до собственного двадцатилетия. Он ценил меня не только за физические кондиции, но и, наверное, за пытливость, по крайней мере, я бывал у него дома, много о чем разговаривал, компенсируя отсутствие гуманитарного образования и соответствующих знакомств.

Чисто инстинктивно мы тянулись ко всему, что не вписывалось в совок. Начиная от моды и продолжая интенцию в музыке. Так получилось, что наша студенческая юность, начавшаяся в 1969, совпала с рождением русского рока. Мы ездили чуть ли не по всем танцам, устраиваемых, в основном, в университете и различных институтах. И на наших глаз этот русский рок начал переход от воспроизведения каверов на западные поп-шлягеры. Нас по началу вполне устраивали эти каверы, помню фразу: сделали один в один, что означало, что сыграли очень похоже на оригинал. Но потом буквально на глазах стали появляться группы, создававшие первые шаги русского рока.

Понятно, ничего официального, начиная от каких-нибудь Песняров и Поющих гитар (на них я ходил еще школьником ради двух-трех западных мелодий) до Машины времени или Пугачевой мы не воспринимали. Ярлык разрешенное было закрывающимся шлагбаумом.

Зато помню танцевальный зал химфака Университета, где играл «Санкт-Петербург» Рекшана с замечательным Колей Корзининым на барабанах. «Кто имеет медный лоб, тот играет в спортлото, кто играет в спортлото, тот имеет медный лоб», с издевательским припевом «Мы за мир, за Бангладеш». С Гребенщиковым и «Аквариумом» мы познакомились позднее, уже в пору Курехина и становления его «Поп-механики», но все, что выходило из студии Тропилло (нет, все таки — почти все), доходило и до нас. И воспринималось не столько как музыка, потому что в музыкальном плане русский рок всегда был вторичен, а именно словами, которые воспринимались идеологически, как нечто, противостоящее совку и советской культуре.

Мы с Танькой ездили по всем танцам, причем не только институтским вечерам, но и концертам, например, в Парголово или Павловске, кажется, даже в Гатчину. Это смешно сказать, но мы даже ездили на Асадуллина с его «Невским временем», который еще не думал о советской социализации и был вполне кондиционен. Все эти поездки были сопряжены с немалой толикой опасности, потому что местные всегда любили устраивать драки с городскими, но меня это никогда не останавливало.

Зоя Павловна всегда одевала дочку по последней моде. Не знаю, где она брала выкройки, в Бурде или еще где, но она постоянно шила ей платья, юбки, даже купила машину для вязания, чтобы вязать ей кофточки. Помню Танькино платье, короткое, что при наклоне виднелись трусы, из синего в цветочек ситца, в нем она была хороша. И впервые надела его, когда мы – не помню, на каком курсе – вместе с нашим приятелем и одноклассником Юркой Ивановским поехали на двух или трехдневную экскурсию в Изборск, Печоры, в том числе Псковско-Печерский монастырь.

Православие было модой, религия подвергалась репрессиям и вытеснению, как и свободная культура, мы получили первый опыт соприкосновения с христианским и монастырским бытом, и райская, красочная расцветка домов показалась похожей на конвейеры Форда, который также красил каждую деталь в своей цвет, чтобы облегчить рабочим различение.

Летом мы проводили по-разному, мои родители снимали дачи, в частности в Павловске, который очень любила моя мама, ушибленная Пушкиным. Таньке приходилось работать, чтобы получить деньги на отдых: она то работала в регистратуре районной поликлиники, то на почте, однажды устроилась проводником, весь их дополнительный состав, катавшийся от юга до Владивостока состоял из строительного отряда студентов Политеха.

А в 1972 годы поехали одной компанией на юг: сначала в Очамчиру, у моей мамы там была знакомая знакомой, а потом и в Новомихайловку, где размещался лагерь Политеха. Компания у нас была сборная: кроме нас с Танькой, был Леша Шершаков, мой одногруппник, Юра Ивановский и уже его одногруппник, огромный стокилограммовый Жорка Дорофеюк. То есть мы все были знакомы, пересекались в разных компаниях, на танцах, пьянках. Помню, одну, кажется у Жоры, где все сильно перепились и стали стрелять из пневматической винтовки хозяина от окнам соседнего дома, откуда буквально сразу раздался вопль: «Жорка, хватит стрелять по окнам, все родителям расскажем».

Леша Шершаков был еще тот тип, его отец был генералом, давил из сыновей масло, Леша был хотя бы фехтовальщик, учился с нами в одной 30-й школе, потом был одним из лучших студентов факультета информации в ЛИАПе, а вот младший брат из-под отеческого давления не выполз. Был наркоманом, помню у него на стене, где мы однажды выпивали, висел неряшливый карандашный портрет какой-то рожи с подписью «Суровый Трифон». Этот «суровый Трифон» стал потом у нас «мемом», как сказали бы сейчас, а тогда просто часто это вспоминали по тому или иному поводу.

Леша кончил плохо, он вообще был как бы не очень психологически координированным человеком, однажды, когда на него напала какая-то компания гопников, он не нашел ничего лучше, чем спросить их: а вы, идиоты, Фейхтвангера хотя бы читали? После чего сразу получил в табло.

Чтобы не возвращаться, расскажу, чем все кончилась, уже после окончания института, он женился, увлекся горными лыжами, а так как на нормальное снаряжение не хватало денег, решил ограбить отца своего знакомого, антиквара. Сколотил компанию, в милицейском просторечии «банду», продумал все до мелочей, и ограбил антиквара, предварительно его связав. Не помню, как его поймали, помню фразу из газетной статьи об этом, когда на допросе, дабы произвести впечатление, милиционеры показали ему синюю вазу, полную копию той, что Шершаков с компанией унес, и это все решило. «Когда успели?» — взревел Шершаков, самолично прятавший вазу и уверенный, что его потайное место раскрыто. Ему дали более 10 лет, где Шершаков неожиданно стал колдуном и предсказателем будущего, какой-то темный дар у него, возможно, был, его уже после выхода из тюрьмы посетил наш общий одногруппник и был так потрясен увиденным, что выйдя от него и сев в машину, просто поехал по прямой до ближайшей аварии.

***

(Я поставил эти две фотографии вместе в том числе потому, что они были сняты в одно время, летом  1968, между 9 и 10 классом, я был с родителями в Друскининкае, а Таня поехала со школой в Крым, где они работали сначала, а потом пару недель жили в Карадаге).