О конформизме в политике и массовой культуре, частью которой политика и является

Так как наши суждения по большей части служат подтверждению нашей правоты, то негативно мы маркируем мнения и позиции, нам противостоящие, полагая, что те, кто разделяет с нами наши убеждения, от негативной коннотации избавлены. Или доля негатива в них мала, если не ничтожна. Это же касается, такого термина как конформизм. Конформисты — это наши противники, среди наших сторонников приспособленцев нет или их присутствие не принципиально, их доля незначительна.

Понятно, что это лишь способ повысить значение и правильность нашей позиции. Потому что в реальности конформизм не имеет никакого отношению к правильности или ложности суждений, а определяется лишь отношением к господствующим или доминирующим мнениям, к реальной или символической силе, а вот какие именно мнения — значения не имеет. Имеет значение ваше отношение к господствующей (в группе, обществе) системе правил, суждений, манер поведения, позиций.

И есть очень простое опознание конформизма — если ваши суждения или правила поведения выгодны вам в той или иной группе или обществе, то это конформизм. Если же вы идете против шерсти и рискуете чем-то существенным, жизнью или этой самой позицией, то это нонконформизм.

Таким образом получается, что набор одних и те же суждений или правил поведения могут быть проявлением лояльности или конформизма в одних группах и нонконформизмом в других.

Скажем, вы — противник Путина, мечтаете увидеть его в Гааге, а Украина для вас пример независимости и гордости, то это система взглядов будет нонконформизмом только в России. Где за публичное выражение таких мнений вы рискуете попасть в тюрьму и вообще стать белой вороной. Но эти же взгляды за пределами России, в Западной Европе или Америке куда ближе к конформизму, потому что, отстаивая их, вы присоединяетесь к господствующему или доминирующему течению. И присоединяться к нему вам безопасно и очень часто выгодно. Выгодно — не всегда имеет в виду материальную выгоду, хотя если вы политический эмигрант из путинской России, то подвергать сомнению позицию Украины небезопасно. Даже его вы просто задаете вопрос: да, я считаю, Украина абстрактно имела право на независимость и выход из-под российского влияния, но имела ли она силы для осуществления своего права? Потому что реальная политика состоит не только из умозрительных и гордых мнений и позиций, но и из возможностей их отстоять. Однако даже в такой мере высказанное сомнение будет маркироваться как пропутинское или антиукраинское за пределами России, но и в России будет воспринято с подозрением: откуда это у Украины какие-то права, когда ее субъектность поставлена под сомнение.

Конечно, стоит сказать, что конформизм — не всегда трусость и приспособленчество, или не только. Недаром Эрих Фромм говорил о защитной роли конформизма в современном обществе, потому что соединение с большинством (если речь об авторитарном или тоталитарном обществе) или с господствующей группой или с доминирующими в этой группе нравами и ценностями позволяет обезопасить себя от лишних конфликтов и избавиться от одиночества, которое во всех обществах остается неизбежным последствием для принципиального нонконформиста.

Чтобы не множить и дальше абстрактные понятия, приведем пример, моментально, как вы увидите, переводящий умозрительные рассуждения в источник для непримиримого столкновения. Возьмем, например, телеканал Дождь, который, переехав на Запад, обрел как бы новое дыхание, заговорил раскованно, смело, бескомпромиссно. В то время как в бытность своего российского существования, зримо проявлял мудрую осторожность и осторожную оппозиционность, больше задавал вопросы, намекал, чем давал определенные ответы. Но так ли все однозначно?

Вот Катерина Котрикадзе, лицо канала или очень авторитетная для него фигура, высмеивает Марию Захарову, пресс-секретаря МИДа, давно ставящую пропагандистом невысокого пошиба. Котрикадзе задает ей, казалось бы, убийственные, но риторические вопросы, потому что Захарова их не слышит и не может на них ответить. И ее пафос (пафос Котрикадзе) — пафос смелого разоблачения, бескомпромиссного и откровенного суждения — по крайней мере, она именно так это интонирует. Но на самом деле — это совсем даже не нонконформизм, а обыкновенный конформизм. Потому что те, кто смотрел Дождь в России помнят, наверное, характерные интервью той же Захаровой Котрикадзе, где Захарова говорила ровно те же вещи, за которые ее теперь высмеивает Котрикадзе из Амстердама, но вот в Москве — она ничего не возражала пресс-секретарю МИДа, опасаясь ее обиды и возможных последствий.

То есть если бы Котрикадзе проявляла свою сегодняшнюю принципиальность и бескомпромиссность тогда, в Москве, это было бы смело, независимо и представало бы таким нонконформизмом. Но тоже самое, сказанное сегодня в Амстердаме, совсем даже не нонконформизм, а его противоположность. Эта сегодняшняя (как и вчерашняя) осторожность понятны, чтобы получать гранты, надо занимать позицию, одобряемую инстанциями, гранты дающие. Это естественно, это осмысленно. И, конечно, это конформизм, понятный, вынужденный, но именно он.

Или — чтобы не уходить далеко от Дождя — возьмем ведущего аналитической программы «И так далее» Михаила Фишмана. С ним произошла ровно та же метаморфоза: пока он вёл свою программу в России, он был не столько осторожен, хотя, конечно, осторожен, аналитичен, играл по правилам. Что было понятно и тогда, но тем более проявилось при сравнении с его сегодняшней лексикой и оценками. Они стали тоже бескомпромиссными, резкими, бичующими, конечно, дразнить зверя, когда он в клетке, куда как безопаснее.

Попутно заметим, что предлагаемое Фишманом – это, по большей части, не аналитика, а пропаганда. Да, пропаганда мнений, разделяемых его титульной аудиторией, но все равно остается пропагандой. Потому что аналитика — это беспристрастность, равноудаленность (если помните этот термин и откуда он), для чего при анализе войны надо с одинаковыми мерками подходить к обеим сторонам, даже если одна сторона агрессор, а другая — жертва, причем так, чтобы ваши пристрастия оказались максимально скрытыми. А если вы весь объём критики оставляете только одной стороне, а вторую только поглаживаете или просто благоразумно умалчиваете, то это самая что ни есть пропаганда, а никак не аналитика.

А так как мы про конформизм: то если бы в Москве Фишман был бы таким смелым как сейчас, то был бы нонконформистом: потому что за свои честные позиции и слова мог пострадать. А вот сегодняшняя смелость, является, конечно, не смелостью, а конформизмом, потому что за такие мнения здесь награждают или не мешают работать. Как это случилось поначалу с тем же Дождем в Латвии, когда телеканал попытался быть беспристрастным и принципиальным, и тут же получил от ворот поворот. Потому что мало кому нужна аналитика, а пропаганда и подтверждение господствующих мнений — очень даже, и почти всегда востребованы.

Означает ли это, что я против пропаганды и против того, что является проявлением политического конформизма? Нет — пропагандист вполне известная и привычная позиция в любой массовой культуре, и быть в ней нонконформистом — почти однозначно свидетельствует о скором покидании вами этой массовой культуры и переходе почти что в андеграунд. Потому что право имеющие и право применяющие власти благосклонно относятся к пропагандистскому освещению их собственной позиции и очень ревниво и неприязненно к тем, кто этого не делает.

Аналитика — слишком дорогое удовольствие. Его могут позволить себе либо очень богатые (как какая-нибудь Нью-Йорк Таймс, хотя и там пропаганды все больше и больше), либо, наоборот: очень бедные, которым нечего терять, кроме цепей нонконформиста, который есть синоним бедности и непризнанности, что с массовой культурой плохо рифмуется. Тут рулят пропагандисты, снимающие проценты с пены дней и ежедневной политики. Поэтому смешно бы выглядело пожелание Фишману или Котрикадзе быть смелыми при Путине и аналитичными в эмиграции, это то же самое, что плевать против ветра, нашел дурака на четыре кулака.