Выбрать страницу

Арестович, душечка

Феномен Арестовича, ставшего за время войны самым популярным блогером, с многомилионной аудиторией по обе стороны российско-украинской границы, заслуживает пристрастного рассмотрения. Какова формула успеха, если его почти ежедневные беседы с Фейгиным, смотрит каждый раз более миллиона человек, при том, что, возможно, неменьшая аудитория, прежде всего украинская (о российской, провластной мы не говорим) столь же яростно его порицает?

Формально, Арестович – комментатор военных событий; комментарии военных специалистов во время войны естественно встречают повышенным вниманием, и есть целый ряд экспертов, чьи почти ежедневные комментарии собирают десятки тысяч, а иногда и сотни тысяч просмотров. Эти эксперты отличаются бэкграундом, способом собирания информации и изложения, как тот же Руслан Левиев с его командой расследователей по открытым источникам, но Арестович явно выходит за границы экспертного комментария. Арестович из-за ряда качеств своего комментария и своей натуры, которая используется им как медиатор, представляет собой явление, почти в равной степени принадлежащее экспертной оценке и массовой культуре, в той ее области, где она примыкает к известности таких некогда явлений как Кашпировский или Чумак.

И действительно первые беседы Фейгина с Арестовичем, выходившие во время первого этапа войны, когда российская армия рвалась к Киеву и вот-вот, казалось, начнутся уличные бои, представали в виде сеансов психотерапии, вносивших ноту успокоения в тревогу и ужас от происходящего.

И здесь стоит рассмотреть ряд ключевых моментов. Психотерапевты, как и православные святые, могут быть разделены как грозных и добрых. Одни подавляют своей психической энергией аудиторию, лишь намекая на предстоящий просвет, Арестович принципиально иной маг, если так рассматривать одну из граней его воздействия. Его формула состоит в постоянной демонстрации таких черт личности, как улыбчивый свет, легко активируемое благородство, уверенное спокойствие, мальчишеское обаяние вместе с постоянно педалируемыми напоминаниями о его пласте эксклюзивной информации и знаний, которыми он не может поделиться, ибо это представляет собой военную или служебную тайну.

То есть формально его комментарии вроде как принадлежат его работе советника главы офиса президента Украины, плюс его личные связи в высшем и среднем звене командования, как бывшего военного, разведчика, капитана, участника боевых операций. Но если в самом общем виде сформулировать его метод обольщения и придания его комментариям почти сакрального статуса, то это уникальное соединение света личности, ее легкого и быстро опознаваемого обаяния с твердой уверенностью в неизбежной победы Украины в войне.

Даже в самые первые и страшные дни, когда Киев вот-вот, казалось, мог пасть, а судьба Зеленского была под вопросом, соединения исходящего изнутри света благородства с твердой уверенностью в победе, оказывалось самым действенным и востребованным месседжем.

Если попытаться уточнить как бы параметры этого благородства и обаяния, то они вполне формализуются в виде ряда последовательных суждений, вызывающих дополнительное понимание. В самые страшные дни войны Арестович никогда не опускался до пафоса или этических инвектив, напротив, его способ интерпретации войны — как принадлежащей области некоего жестокого соревнования, почти игры: здесь они поддавливают, здесь мы пытаемся отвечать, обеспечивали его словам защитный контур индуцированной объективности. Словарь Арестовича почти не включает в себя такие выражения как враг (с наиболее частой заменой в виде противника), жестокость (даже при описании самых жестоких страниц типа Бучи или Ирпеня). Более того, он с отчетливой тщательностью выводил сам образ украинцев, подвергшихся нападения, из ореола жертв, ореола слабости, в которым требуется сочувствие и вообще эмоциональная поддержка. Предпочитая противопоставлять им другое, более близкое к героике или по меньшей мере стоического терпения и поиска рационального ответа.

Точно так же даже в первые дни войны он сознательно не соглашался на обесчеловечивание противника, то есть русских военных, совершавших  растущие на глазах военные преступления и неоправданную жестокость по отношению к гражданскому населения. То есть Арестович предполагал, что его слушатель уже наслышан обо всей этой кровавой бане, но строил свое сообщение как бы поверх, поверх крови, плача, проклятий и сочувствия, как бы скользя по этой поверхности, которая отражалась в его комментариях, как сполохи огня или брызги на ткани. И если обобщить, то он как бы выводил свой комментарий их области эмоционального в область рационального, но рационального очень специфического, и эта специфика требует дополнительного рассмотрения.

Но прежде еще раз зафиксируем формулу воздействия: демонстрация обаяния, света и благородства личности,  без грубых упреков в адрес противника, и на этом фоне твердая уверенность в победе. Понятно, что продается именно победа, но дабы она превратилась в иглу, совершающую укол в самую болезненную часть сознания, необходимо, чтобы само восприятие расслабилось, не препятствовало проникновению лекарства и было готово воспринять укол, как освобождение от спазма.

Конечно, слой рационального требует дополнительного уточнения, потому что с ним все не так просто. Если попытаться деконструировать позицию Арестовича, то может показаться, что его уверенность почти целиком состоит из веры, из магического и мистического знания, тем более, что интерес к мистическому явно присутствует у Арестовича. Но при этом ему хватает такта, не делать акцент на этом, как и на вполне метафизической подоплеке его воззрений о древней истории, истории Руси и взаимоотношений украинского и русского в ней.

Эта вообще одна из важных особенностей влияния Арестовича – умение говорить на языке собеседника, не обязательно соглашаясь с ним, но вежливо и сочувственно позволяя этому языку расправлять складки и демонстрировать сокровенное. Так он вполне в терминах магии и мистики говорит с Латыниной о ее безумствах, с Быковым говорит о прекрасном советском лагере Артек в облаках ностальгии, то есть выступает, казалось бы, ровно в той роли, которая и была обозначена писателем для своей героини по имени Душечка. Даже специальное уточнение Ленина о социал-демократической душечке вполне, казалось бы, подходит к позиции Арестовича, готового любому понравится, со всеми говорить тоном уважительного понимания и сокровенного знания.

Однако если внимательно посмотреть, то уникальным предложением остаются его беседы с Фейгиным, который представляет собой самое удачное соседство тому уникальному сообщению, которое и обеспечило Арестовича массовую известность. В определенном смысле они с Фейгиным говорят обо одном, но на принципиально разных языках. Фейгин, порой переходящий на фальцет и игровую пародийную интонацию новой инкарнации Маврикиевны, формально представляет инверсию языка Арестовича. Он принципиально не делает различий между путинским режимом и русскими как нацией (в то время это различение одна из принципиальных граней сообщения Арестовича), он легко переходит на намеренно оскорбительный тон, грозит повесить того или иного представителя русской власти или его пропагандистского аппарата. То есть представляет собой фон, наиболее оттеняющий теплый, лишенный резких красок тон обаяния и благородства Арестовича, его вроде как взвешенность, мудрость, которая и придает особый вес его неизбежным пророчествам в будущую победу Украины.

Понятно, что такая позиция, если рационализировать ее в виде политических воззрений, устраивает далеко не всех, прежде всего, в Украине, которая страдает от варварских бомбардировок и жестокости русских. А Арестович непреклонно отвергает процесс расчеловечивания противника, превращения его в пятно, которое просто нужно стереть с лица земли как плесень, и противостоит таким образом достаточно влиятельной части украинского общества. Формально в нем происходит все то, что и должно происходить, если на относительно небольшую страну нападет намного более сильный и без тормозов жестокости противник. Ненависть, по сюжету известного стихотворения Эренбурга, питает наиболее радикальные виды национализма, который предстаёт в виде возможности наиболее простым образом собрать воедино все части  страдающего общества.

Но Арестович – и здесь не столь важно, почему: потому что это противоречит его собственным убеждениям, или он понимает, что жестокий националистический ответ рассеет его очарование медиума – противостоит естественно крепнущему, крайнему национализму, как ошибке и самообману. Понятно, что тем, кто пытается бороться с жесткостью российского режима запрещениями культуры и языка, так как больше, подчас, ничего не может, позиция Арестовича, его почти постоянное зависание как бы над схваткой (для того, чтобы потом сконцентрироваться в сообщении о победе, которая неминуема), но все равно над бурлящими эмоциями – обижает и раздражает многих украинских патриотов.

Но предположение, что магическое сообщение Арестовича направлено исключительно на русских либералов, которые в рамках его речения как бы получают оправдание и облегчение, так как почти точно так же ненавидят путинских режим, но не могут найти выход для своей позиции отрицания этого режима вместе с невозможностью какого-либо действия, представляются неполным.

Без сомнения и та вполне рациональная часть украинского общества, которая тоже понимает опасность концентрации на животной и не рассуждающей ненависти, на женских уколах в виде запретов русской музыки и книг классиков (при том что почти вся русская классика не свободна от имперского чувства), и эта часть украинских интеллектуалов, возможно, отдает должное Арестовичу.

Понятно, что доверие к Арестовичу базируется и на ряде, казалось бы, второстепенных деталей, например, на его представлении неизбежности войны и вторжения России в Украину, сделанном за два года до войны. Причем и тогда все в общем и целом стороны его стиля и обаяния – отказ от пафоса и эмоциональных упреков, уважительное отношение к противнику и анализ его мотивации без банализации и упрощения (с редукцией, конечно, неизбежной в рамках жанра комментария, но редукцией в рамках); однако все равно со стремлением избежать того сползания в пропасть банального и эмоционального, что подстерегает любого говорящего на военные темы.

А формула успеха остается той же – соединение обаяния и света личности без попыток применения запрещенных приёмов по выцыганиванию эмоционального сочувствия с твердой уверенностью в неизбежность победы Украины. Эксклюзивный рецепт.

 

 

 

 

Персональный сайт писателя Михаила Берга  |  Dr. Berg

© 2005-2022 Михаил Берг. Все права защищены   |   web-дизайн Sastasoft 2005 — разработка, поддержка и продвижение сайтов.