Большая деревня
История с вытаптыванием, выкапыванием и воровством растений в парке Зарядье, напоминает об одной характерной особенности российского общества. Оно —деревенское. Даже в Москве, куда больше деревенское, чем городское. Деревенское — не в осуждающем и не в пренебрежительном смысле, а в цивилизационном.
В России процесс переселения деревенского населения в города (нового здесь ничего нет) — очень молодой. И ранний. Ему всего 150 лет. Но главное не молодость, а скорость, поспешность. Деревенские жители (а это были несколько этапов экстренного переселения), переезжая в города, не успевали напитаться городской культурой и стремились сохранить вокруг себя (и в себе) культуру привычную, деревенскую. Типа поставить лавочки у парадной, сидеть на них как на завалинке, семечки лузгая в кулак.
Если нещадно упрощать, то деревенская культура отличается от городской принципом «свой-чужой». Радикальностью этого принципа. В деревне все свои, а чужой, пришлый, инородец, почти всегда враг — коня украдёт, в колодец нагадит, порчу наведёт.
Не то в городе: незнакомые могут жить на одной улице, не знать друг друга, но пользоваться взаимными услугами. Конюх будет покупать у мясника мясо в другом квартале, точильщик точить ножи любому, кто заплатит, аптекарь отпускать лекарства по рецепту или без. Городская кооперация: возводить стену между знакомыми и незнакомыми невыгодно и недальновидно.
Однако стремительное переселение русской деревни в города, которые во многом сохраняли деревенский уклад, не стирало границу между своим и чужим, а делало ее ещё более болезненной. Подчас граница своего кончается за дверью квартиры, и уж точно парадной. Поэтому в своей парадной ссать можно только с бодуна, в чужой — пожалуйста.
Многие ещё помнят оторванные трубки телефонов автоматов: подростки, которые это делали, воплощали устои семьи: телефон-автомат — это инструмент для кого-то чужого, неизвестного, мы вообще живём в другом районе.
Кстати, плохие дороги — это опять же несложившаяся городская культура: дороги — это коммуникация, а зачем в деревенском сознании коммуникация с чужими? Междусвоими — другой коленкор, до свояка и пешком дойдёшь, в райцентр или другой город не поедешь, выйди за околицу. Поэтому и те, кто строит дороги, строит их в никуда и непонятно для кого, даже если сам по ним будет ездить. Сознание и подсознание в непрестанном конфликте.
Точно так же — некоторые, может, помнят — драки район на район по принципу: погнали наши городских. Этих городских действительно гоняли на танцплощадках, поселковых клубах, везде, где деление на свой-чужой было болезненно. И это не только сексуальная борьба за потенциальных самок (наших девок не тронь), но и граница близкого, известного и понятного, и дальнего, враждебного и агрессивного.
Важным элементом деревенской культуры в городском обличье стали дачные участки, частичное возвращение на родину. Там много характерного, но для нас важны помойки. Эти помойки очень часто начинались сразу после невидимой границы: вот, в метрах ста ещё дачные домики, а здесь уже всеми ста цветами цветёт и пахнёт помойка. Потому что граница своего кончилась, и начался чужой мир. Мир враждебный, который не жалко. Он — мусор, отходы истинной жизни.
В некотором смысле не только Москва — большая деревня, все Россия — большая деревня, в которой даже городские жители живут по не установившимся правилам, в которых подавляемое деревенское периодически даёт о себе знать и очень часто побеждает городское. Так ненавидимая толерантность — это необходимость при жизни между чужими и незнакомыми, и традиционно российские насмешки над толерастами — это не только антизападничество, это отвержение города и его ценностей. Да и само антизападничество, это род антигородской неприязни.
В России городская культура до сих пор не сложилась, и люди живут в городах в условиях этой не сложившейся недопеченной культуры. Рыбы на суше, птицы в воде.
Здесь же стоит упомянуть об одном типично русском аспекте общения, по которому русского/советского можно узнать хоть в Бразилии, хоть в Льеже. Насторожённость во взгляде и своеобразное ощупывание приближающегося прохожего или просто случайного попутчика: мы пытаемся определить: свой-чужой. Свой-чужой для нас и свой или чужой для первого встречного-поперечного. Эта насторожённость, пытливость во взгляде — не от хорошей жизни. От ощущения постоянной опасности, от приступа внезапной агрессии, на которую вполне может быть способен случайный прохожий, сканирующий нас в ответ и не видящий в нас «своего».
Грубо говоря, мы высматриваем деревенское в городском и боимся этого деревенского, избегаем его. Это деревенское может быть на дне бутылки, но его взрыв от этого не менее опасен и внезапен.
В случае с парком «Зарядье» смешаны два мотива, которые кажутся близкими, но на самом деле имеющие разную природу. Протестное поведение, которое возрастает, если город/государство платит мало или меньше, чем человек — в своём представлении — заслуживает. И типично полугородское-полудеревенское поведение людей, которые в городе живут, возможно, ни одно поколение, но городскую культуру своей считать не могут.
Для них вся эта публичность, все эти общественные заведения, все эти городские штуки — лицемерие и обман, в котором нет души, а есть расчёт по покупке их лояльности. И здесь они не далеки от истины. Они правильно ощущают всю собянинскую реновацию — вне зависимости от наличия или отсутствия в ней рациональных элементов — как разводку лохов, причём лохи в этой истории — именно они.
Поэтому протестное подростковое поведение здесь налицо, но этим протестным мотивом это поведение не исчерпывается. В России идёт вечная борьба между деревней и городом, даже если сами участники борьбы ее не идентифицируют таким образом. В России деревня мстит городу, помня все: продразверстку, раскулачивание, коллективизацию, голод. Деревня мстила городу в 37-м, потому что следователями были очень часто именно недавние деревенские парни, выдвиженцы и карьеристы от сохи и голода: и они мучили и истязали интеллигентов, не только как классово чуждых, но как тех, кто был причастен к разрушению их мира. И эта жестокость — была жестокостью к чужому, который всегда враг.
Мы недооцениваем прошлое: для нас Гражданская война, сталинские колхозы, переселение и высылка народов — история. Но даже в куда более устоявшемся обществе, американском: битвы возможны по поводу рабства, отменённого примерно тогда, когда русская рабская деревня поехала в русские господские города. Поехала и не нашла в городе себе места.
И так как этот конфликт не разрешён, не отрефлексирован, как не отрефлексированы и многие другие глубинные конфликты русской жизни, вытаптывание и выкапывание редких растений в парке Зарядье — это цветочки. Цветы жизни. Вся битва за них впереди.