Контекст для современного искусства представляет собой важный способ интерпретации и оценки. И ответ на вопрос: где выставлено произведение искусства — часто важнее ответа на вопрос, что, собственно говоря, выставлено. Особенно для российского социального пространства, в котором современное искусство не обладает устоявшимся статусом. Отказ или невозможность признать функциональность contemporary art, как следствие, приводит к отсутствию рынка и музейного пространства, что воспроизводит ситуацию, когда купить произведение современного художника можно, а вот продать его уже проблематично, ибо нет согласия относительно институций, легитимирующей его ценность. Современное искусство таким образом, оказывается в неконвертируемой символической сфере, где (за исключением произведений, уже признанных как часть мирового искусства) функционируют объекты, не способные быть обменены на социальные и экономические ценности.
Непризнание обществом ценности современного искусства напоминает отсутствие общественного согласия по поводу легитимности новорусских капиталов, образовавшихся в период приватизации. И первое, и второе реально существуют, но с сомнительным статусом в социуме и не менее сомнительными перспективами на будущее.
В этой ситуации любое уточнение положения современного искусства представляется осмысленной стратегией, обладающей положительными коннотации в самых разных социальных и культурных группах.
Именно в этом ракурсе имеет смысл рассматривать проект Института «Про Арте» «Современное искусство в традиционном музее» — проект в равной степени провокативный, рискованный и прагматичный. Его провокативность определяется попыткой обратиться за дополнительной легитимностью к пространству традиционного музея, принципиально чуждого современному искусству. Но этим же определяется и прагматичность — в положении, когда нет возможности поместить произведение в комплиментарное для него пространство авторитетного художественного музея, искусство экспонируется в музейном пространстве, существующем для хранения и оценки совершенно иных вещей, с другим происхождением, назначением и иерархией. В проекте зафиксировано столь желанное для художников движение к музею, и невозможность это движение завершить. Компромиссом представляется сама институция — традиционный музей, который на самом деле, в контексте проекта, оказывается любым музеем, за исключением непосредственно художественного музея. Прочитывая таким образом «традиционность» как «нехудожественность», авторы петербургского проекта сублимируют в понятии «традиционный музей» российское социальное пространство с его постоянной оглядкой на прошлое и квинтэссенцию современной русской традиционности — Петербург, традиционный музей par excellence.
Однако именно в этой сублимации содержится и вполне отчетливая доля риска. Contemporary art контрастно по отношению к традиции, и среди множества объяснений его символического значения важное место занимает интерпретация современного произведения, как инструмента символического (а в перспективе — реального) преодоления границ — культурных, социальных ect. Сам факт признания обществом ценности современного искусства есть подтверждение желания изменения и реформирования. Напротив, отказ от признания ценности актуального искусства фиксирует символический отказ от желания трансформировать и реформировать социум и культуру, по крайней мере, в тех социокультурных группах, которые занимают доминирующее положение и обладают возможностью навязывать свои групповые ценности всему обществу. Поэтому движение в сторону традиционного музея в целях апроприации его легитимности также содержит отчетливый trend в сторону традиционности и представляется в равной степени вынужденным и противоречивым.
Реанимация традиционности, ставшая в последние годы стратегий российской культуры, во многом определяется не столько неконкурентоспособностью современного русского искусства (для отдельных художественных практик всегда зарезервирована возможность стать экспонатом на мировой художественной сцены), сколько неконкурентоспособностью самой современной русской культуры и в частности отсутствием в обществе дорогостоящих инструментов признания ее инновационной части. В этой ситуации отступление в сторону традиционности есть не только признание общественной оценки реформирования и движения вперед как стратегии малоценной в социокультурном плане, но и попытка отступления в пространство истории, где русская культура ощущала себя инновационной и радикальной. То, что движение в культуре оказывается перемещением не в пространстве, а во времени определяется уже законами функционирования самой культуры. Афористично говоря, это движение от периода в культуре, функциональность которого определяется оппозицией «искусство/неискусство», к периоду, определяемому оппозицией «прекрасное/безобразное», а в перспективе и оппозицией «истинное/неистинное». Ситуация с судебным преследованием авторов и кураторов выставки «Нерелигиозное искусство» во многом представляется прогностической — юридическое определение искусства как неискусства тут же позволило назвать его искусством безобразным и неистинным.
В этих обстоятельствах проект Института «Про Арте» приобретает дополнительные коннотации. Его отчетливо просветительский, культуртрегерский пафос, обращенный к широкой и чаще всего далекой от проблематики актуального искусства публике, становится инструментом дифференциации, позволяющей различать то, что, казалось бы, уже давно неразличимо — культурную вменяемость от политической ангажированности, социальную адаптацию от социального конформизма, искусство современное от искусства традиционного.
Еще большее значение приобретает этот проект для петербургского культурного пространства, задыхающегося от переизбытка неоклассических тенденций и упорно подменяющего функционирование современных практик продуцированием практик традиционных. Положение, напоминающее тупик, так как комплиментарное воспроизведение традиций не получает ожидаемого признания ввиду того, что место традиционного искусства уже занято объектами искусства прошлого, а для признания актуальных практик нет легитимных институций.
Конечно, конкретный художественный проект не в состоянии преодолеть традиционный комплекс неполноценности петербургского крена русской культуры, в данном случае в виде отказа от инноваций и, следовательно, от будущего, которое будет отличаться от прошлого. Однако проект Института «Про Арте» представляет собой стратегию создания контекста, ориентированного по повышения ценности современного искусства в ситуации, когда русская культура в своем мэйнстриме выбирает прямо противоположное направление. Последнее обстоятельство парадоксальным образом увеличивает и контрастность проекта, и его ценность.
2000
