День памяти Вити Кривулина
Одно из качеств, возможно необходимых для гениальности (что это такое, я не знаю, скажем, желание неких авторитетов признавать и объявлять кого-то гением) — это глубина, соединенная с инфантильностью. Что такое глубина опять же вопрос: всегда легче говорить об ощущении глубины. Но глубины почти всегда мало, как и инфантильности, явленной отдельно. А вот Витя и первым, и вторым обладал, наверное, в равной степени.
То есть делал он постоянно одно и то же: демонстрировал глубину и тут же ставил под сомнение эту глубину, компрометировал ее детскостью. Или наивностью, как хотите. Эту глубину Витя компрометировал (хотите, троллил), но она оставалась в обнимку с ее несколько наивной интерпретацией.
Это было не только в поэтике, но и в художественном поведении, как сказал бы его московский друг-антагонист.
Витя готов был читать стихи кому угодно, уверенный, что экспрессия его стихов проткнет пузырь любого недоверия (а недоверие — и есть синоним непонимания). Его не интересовала степень готовности слушателя: неготовность, казалось, возбуждала его сильнее, как недоступное и спесивое знание.
И здесь стоит упомянуть об одном кажущемся парадоксе. В разговоре тет-а-тет или в узком кругу, он был внимательный и, да не убоюсь этого слова, деликатный слушатель. Конечно, и эта деликатность соединялась с инфантильностью, но в такой комбинации с неизменной глубиной смесь выглядела привлекательной. И парадоксальной.
А вот толпа, аудитория, собрание, особенно профессиональное (поэтическое, писательское сборище) провоцировало его на настырное навязывание роли первого среди неравных, призванного среди профанов, распустившего хвост амбиций среди коленопреклонённых. В этом триумфе воли опять же присутствовала инфантильность, но уже не оттенявшая, а укоренявшая болезненную амбициозность. Глубина плелась следом.
Теперь Вити нет уже целое совершеннолетие. И что мы имеем? Зеркало инфантильности небрежно лежит на поверхности прилавка, его глубина подаётся отдельно, как драгоценный сухарь, Витина амбициозность, ранившая самолюбие многих, запомнена, выучена как непреходящий упрёк, Витина глубина, без смазки инфантильности, мало востребована, если ни заброшена как шахта. С глубоким, для поверхностного бурения, залеганием пласта.
Ещё пару слов о свойствах этой глубины, наличие которой — и есть то, что стоит мишенью перед читателем: но такая далекая, перспективная мишень, что ни прицелиться, ни примериться мало кто решается (из открывающих его заново).
Те, кто знает и чувствуют эту иллюзию марианской впадины, которую Витя строил с удивительным словесным чутьём (единственным материалом, из коего ткут эти словесные иллюзии); те кто подозревают, либо готов смириться, что Витя — это редкий праздник, который был и есть в их жизни, тем все сказанное — избыточно. Удел остальных отслаивать, отшелушивать инфантильность и амбициозность, как падшую листву, скрывающую смысл.
Есть, конечно, и те, читатели и ценители, что даже рады, что его давление, его гнёт, его повелительность — исчезли, прекратились, вымерли, как класс. Но это всегда бывает, когда шведский письменный стол не помещается в комнату.