Фб, конечно, похож на море, но не по версии Пастернака (не дано примелькаться), а, скорее, Пушкина (душегубец). Хотя фб, казалось, бы не губит, а напротив выводит на чистую воду. Причем, отчетливее, чем что-либо другое. Конечно, творческая манера в любом словесном жанре разоблачительна, но иначе, опосредованно. Потому что возможность говорить ролями, масками, позами создает дистанцию (подчас намеренно ложную), которой фб лишен. В последнем куда меньше свободы: роль присутствует, но не разрывающая пуповину с личностью, биографией, репутацией. Ты должен говорить от собственного лица, но (как это отмечалось в ремарках классических пьес) — в сторону. То есть выходит человек под сверкающие юпитеры на сцену и говорит громогласно залу, делая вид, что разговаривает сам с собой. Или задушевно беседует с другом, включив в ванной воду, дабы КГБ не записало разговор, но при этом орет в форточку: какое, блять, ребята, у вас тысячелетие на дворе?
Но я как раз не об условности жанра, условность — не более, чем правила, общие для читателя и писателя. А о разоблачительности процедуры поиска успеха в рамках личного присутствия, чем фб и характерен. Для многих это незаметно, особенно, если они не знали соискателя оффлайн и могут не изумляться до каких метаморфоз это соискательство порой доводит. Пожилые циники становятся чувствительными и сентиментальными котиками, если не записными кокетками; или напротив — громовержцами-тихонями. Люди, вытравившие в себя пошлость как класс в прошлой жизни, не гнушаются орнаментировать личностной темой строй банальностей, от высокопарных до низких, и даже разрушители и открыватели всех и всяческих границ вдруг обнаруживают пристрастие к работе со зрелой сахаристой мякотью, в безопасном отдалении от любых сомнений.
А что читатели, которым поведение навязывается не менее властно? Греческий хор; опоздавший на корабль и кричащий с берега в надежде быть услышанным. Отверженный, но не смирившийся. Играющий в игру мы сами с усами. Душегубец? Соблазнитель? Еще какой.