Ген чуждости
Понятно, что никакого гена не существует. Это лишь метафора, описывающая, насколько мы априорно чужды социуму, в котором оказались при рождении. Насколько открыты, ощущаем его своим, не враждебным, комфортным, расположенным к нам.
И здесь, понятное дело, многое зависит от принадлежности (или не принадлежности) к какому-либо меньшинству. Ибо советское общество требовало однородности и с большим скрипом принимало чужого по цвету глаз, волос, манер, произношению звуков, не говоря о происхождении, уровне достатка и прочем. И жизненный опыт взаимодействия и существования в различных групповых сообществах (и в результирующем ощущении от функционирования в социуме с государственной обобщенной пропиской, в котором существовали свои нормы, писанные и неписанные правила), формировали ту степень настороженности, чуждости, которая в той или иной степени характеризировала советского человека как социальный тип.
До сих пор (хотя кое-что уже стирается) бывший советский человек легко обнаруживается в иностранной для него толпе: по настороженному взгляду, который камуфлируется напускной доброжелательностью и улыбкой, но все равно проступает как острое жало через мягкую ткань. В этом ощупывании приближающегося любого встречного-поперечного, в этом сканировании пространства на опасность – огромный опыт встречи с внезапной болью и оскорблением, непредсказуемостью, отсутствием обязательных правил, регулирующих и унифицирующих социальное поведение. И хотя априорная чуждость и настороженность куда в большей степени характеристика именно советского опыта, прежде всего русская социальная среда, отыгрывающая унижение от государства причинением унижения другому и в принципе любому, есть если не константа, то отличительное свойство отечественного социума.
Просто высшее образование и вращение в кругах образованных и не столь грубых людей уже отделяет нас от преобладающего и доминирующего поведения, в котором физическая сила есть аргумент. И иностранцы очень быстро это понимают, ожидая предсказуемого поведения и общепринятых манер преимущественно от образованных людей, что касается остальных – как повезет. И вот эта черта – насмешливого, иронического отношения к вежливости и манерам, к унификации социального поведения, которая в западных сообществах распространена практически на всех, от профессоров до наркодилеров, и есть важная часть конвенции нынешней путинской власти с теми, кто полагает вежливое обращение слабостью или близкой к ней.
Противостоит этому проявление силы, которая заставляет окружающих относиться к носителю силы с уважением, не априорно, а потому что он способен наказать за пренебрежительный взгляд, слово или жест. Вот эта не вышедшая в тираж норма превалирования физической силы над рутинным поведением, возвышением ее как бы над безликой толпой (как право имеющего) и отличает до сих пор российский социум от других. Где тоже, конечно, существуют группы с ореолом вокруг физического аргумента, но эти группы давно маргинальны, специфичны и немногочисленны.
То самое узнавание Путина и происходило по этому подмигиванию, подшучиванию над общепринятыми нормами, мол, да, они существуют, но мы-то с вами понимаем, что это просто потому что они слабаки, а мы – сильные и борзые с прибором кладем на эти правила. И соблюдаем их только для блезира, во время церемониала общения, от которого невозможно отказаться, а так презираем их как проявление беспомощности и неполноценности.
В некотором смысле все вышесказанное должно сфокусировать наш взгляд на непростой проблеме существования иностранных агентов. То есть понятно, зачем путинский режим ввел это понятие, и как он с его помощью дискриминирует тех, на кого цепляет это обозначение. И здесь нет никаких сомнений, что сама практика объявления и назначения иностранным агентом противоправная и беззаконная, совсем не случайно выведенная из судебного контроля и административная по принципу.
Но как бы ни была репрессивной эта практика со стороны властей, расправляющихся так со своими потенциальными противниками (насколько противниками, еще уточним), все равно остается вопрос: а почему те, кого назначают иностранным агентом в общем и целом соглашаются с этим? Почему они, склонив выю, пишут эти плашки перед каждой публикацией, почему повторяют это, пытаясь неуклюже вышучивать, но одевают это ярмо и ползут дальше в упряжке, на них водруженной?
И, как ни странно, причина в уровне той самой чуждости, которую каждый демонстрирует и ощущает в меру своего разумения и опыта. И, прежде всего, чуждости по отношению к тому социальному пространству, которое возникло в процессе перестройки и поначалу интерпретировало себя как новое пространство свободы. И в той или иной степени важная развилка и происходила на входе в это пространство: в какой степени вы ощущали его своим (а оно всегда в какой-то мере свое, ибо между ним и нами множество пространств групповых отношений, где чуждого изначально меньше). В какой степени вы верили его декларациям, декларациям позднего Ельцина и раннего Путина, проговаривавших эти мантры про свободу, но все равно проговаривающихся и фиксирующих то новое, что они приносили или собирались принести.
Почему это важно. Потому что по ощущению чуждости и опасности этого пространства и проходила граница коллаборации с ним. Если вы принимали это пространство как свое или как вполне предсказуемое и готовое для конкуренции в нем, то это была одна история. Вы начинали строить в этом пространстве свою карьеру, шли по карьерной лестнице, принимали его правила как в той или иной степени естественные, и добивались того, на что могли претендовать из-за своего опыта, знаний и способностей к коммуникации. Даже не нужно оговариваться, что если вы осторожничали, ощущали это пространство для себя чужим и лишь относительно пригодным для функционирования в нем, то вам куда труднее, конечно, было строить здесь свою карьеру, но и уровень зависимости существенно уменьшался.
По сути дела речь и шла о том, чтобы вписаться в полный рост, как бы взять и нырнуть в волну, или постоянно проверять большим пальцем ноги температуру и заходить в воду с осторожностью, понимая, что может в любой момент появиться холодное течение с системами водоворотов, изменяющих все правила игры.
Здесь и происходит дифференциация по отношению к наделению себя статусом иностранного агента. Понятно, что тем, кого именуют нежелательной или экстремистской организацией, не оставляют по сути дела выхода, это практически последнее предупреждение перед посадкой. Но есть и те, кто отказываются именоваться иностранным агентом, отвергая эту практику как репрессивную, и почти моментально маргинализируются.
Но много и тех, кто протестуя, недоумевая, возражая, соглашаются двигаться дальше в этих постромках, потомку что не представляют, как иначе строить карьеру, если не в этом социальном пространстве. И какие бы изменения в этом пространстве не происходили, стараются к ним приспособиться и существовать дальше, надеясь на какие-то позитивные изменения в будущем.
Наиболее характерный пример — телеканал «Дождь». Назначение иностранным агентом здесь было принято с возмущением, были проговорены все аргументы, подтверждающие фиктивный характер этого наименования, вышучивание и отстранение приобретает все новые формы. Которые, однако, не отменяют тот факт, что телеканал это обстоятельство принял и продолжает существовать в его рамках.
Само объявление появляется на экране под аккомпанемент разнообразных звуков, в которых прочитывается отдаленное громыхание грома или кроткий звук бросаемых костей. Все возможные метафоры присовокупляются, но телеканал принял новые правила и поехал всем своим составом по новым рельсам. Каждый ведущий теленовостей (наиболее популярной части эфира) по своему дистанцируется от этой узды, трясет ее, пренебрежительно или презрительно позвякивает оковами, но сами оковы принимает, как некую данность в надежде на благоприятные изменения.
Иногда проявляются забавные (если в этой истории можно видеть забавное) несовпадения. Скажем, одна из статусных ведущих с манерами вальяжной ленивой грации приглашает к эфиру бывшего сотрудника, тоже попавшего под раздачу за принадлежность к организации нежелательной (то есть статусом выше) и в личном качестве иностранного агента, сообщает о его статусе во вступлении к интервью с ним, продолжает говорить в привычном для себя вальяжно-неторопливом тоне, но в конце интервью опять напоминает, что ее собеседник – иностранный агент, чего на самом деле по правилам не требуется. Одного предваряющего обозначения довольно, но, возможно, по ошибке (кто не допускает ошибок), возможно, по причине этой ленивой грации, помещает своего собеседника в скобки, предваряя и завершая все напоминаем о его статусе.
Представляю, какое удовольствие это доставляет недоброжелателям. Они понимают, что унижают своих как бы противников, они заставляют их дискредитировать собственную деятельность пассами дрессированного пуделя, они делают все, чтобы понизить ценность их сообщений. Они говорят между собой: даже если мы прикажем им приносить в зубах собственную голову, трясти и играть с нею в прямом эфире, они будут это делать, так как уже сломлены и унижены и почти не представляют опасности. И особое, наверное, удовольствие доставляет это совмещение повадок дрессированного пуделя и былой манеры вальяжной самоуверенности, грации датского дога, который, как игрушка, то дог, то пудель, а вместе нечто невразумительное.
Но ведь выходов действительно не так-то много. Многие иноагенты соглашаются с этим статусом, так как понимают, как устроено современное российское медиа пространство и вообще пространство постсоветской культуры. Если вы не признаны, если вы не в статусе разрешенных, то вас почти нет, потому что вас не видно и не слышно, и это не ваша вина, а свойство пространства, которое было построено с вашим участием. Вы не осознали его чуждость, вы позволили ему состояться, вы поддерживали его существование, и это пространство пользовалось вашими услугами, оплачивая их соответственно, как работу попутчиков. Но вы-то ощущали себя не попутчиками, а протагонистами эпохи, ее главными действующими лицами. И действительно долгое время были во вполне сносных с этим пространством отношениях, так как оно в вас нуждалось, как в тех, кто своим авторитетом и деятельностью отбеливал его, превращая из постсоветского и во многом советского в как бы новое. И пока было нужда в этом «как бы», ваш ставка на коллаборацию казалась осмысленной, но когда обстоятельства изменились и власть ощутила вашу роль отыгранной и избыточной, использовала вас в качестве демонстрации своей силы и вашей слабости.
И это совсем не случайность. Обманываться по поводу уровня чуждости или принимать чуждое за свое – личный и групповой выбор. Постперестроечный российский режим описал круг (что бывает далеко не всегда), сначала прикинулся другим и новым при сохранении на самом деле многих советских констант и уступая только там, где уступить не мог. А потом постепенно вернулся на старые рельсы, оставаясь, конечно, таким громоздким конгломератом нового и старого, советско-номенклатурного и ублюдочно-рыночного. Но все равно двигаясь в понятную наблюдателю сторону.
Социальный выбор – не порок. Даже если выбирается конформизм, даже если приглушатся тона тревоги по отношению к пространству, в котором вы собираетесь делать карьеру. Вообще успех в огромной степени и есть производная от конформизма и его умелой артикуляции. Тем более в пространстве с неустоявшимися правилами поведения. Пространстве, которое легко отменяет собственные законы и свод хороших или плохих манер. Но это плата за вполне понятный самообман.
Потому что только самообман платежеспособен в русском социуме.