Глагольные рифмы
Нам всем кажется, что мы уникальны. Но на самом деле мы, как морозы и розы, рифмуемся со многим, подчас удивительно банальным. И Путин с ядерной клюкой в руках — не исключение.
Путин и Шура Балаганов
Понятно, что путинское последнее китайское предупреждение Западу — это Балаганов, который попался за кражу кошелька сразу после того, как разбогател, встретив Бендера. Зачем Балаганов украл, понятно. Нам подходит и наиболее распространённая версия: по инерции. Сработали рефлексы. Сразу после встречи с командором Балаганова обуревают восторженные чувства. Путин тоже всю первую часть говорит о деньгах, счастливой старости, прекрасном будущем. Но во второй части натура берет своё: Балаганов лезет в чужую сумочку, Путин пугает малознакомых ему граждан, как человек из подворотни. Возможно, он тоже хотел продолжить раскрашивать цветные картинки, но наглость — вторая натура, и взялся за старое: лохов брать на гоп-стоп.
Вторая интерпретация алогичной кражи в трамвае похожа на первую, но все же отличается: от счастья Балаганов поплыл и стал самим собой. То есть стал делать то, что лучше всего умеет и любит: воровать. Вова не имеет такой высокой квалификации, как карманник, но и с ним счастье — после того, как он наобещал соотечественникам с три короба — сыграло дурную шутку. Он стал делать то, что любит: пугать других людей смертью лютой. Но здесь каждому по способностям.
Путин и Василий Теркин на том свете
Теркин на том свете — это не просто ироническое описание совка, то есть рая (по Путину). Это ещё и концептуальное описание того, чего нет, в терминах того, что есть. И даже слишком известно. Но по названиям. Герою долго перечисляют, чего нет на том свете на самом деле: то есть примет материального мира. В этом смысле это перечисление опять же рифмуется с первой частью доклада Путина о счастливой старости постсоветского человека без медицины и пенсиона. Или, как сообщает сказитель: обозначено в меню, а в натуре нету. И неслучайно самописание Твардовским своей поэмы похоже на приговор Навального: суд народа над бюрократией. Но чем все закончилось, мы знаем: Твардовского турнули из Нового мира (еще один вариант того света), а его поэму объявили пасквилем на советскую действительность. Именно этого Путин и боится: он не хочет ни на тот свет, ни оказаться без власти: ведь он, конечно, не ядерной американской бомбы боится, а то, что его вместе братией ссадят с поезда как безбилетников. Поэтому и запугивает контролеров: берег слева, берег справа — любой шаг рассматривается как побег, конвой стреляет без предупреждения.
Путин и Беня Крик
Как не смешно, наиболее частая ассоциация Путина с уголовником, именно здесь даёт симптоматичный сбой. Главная заповедь зэка: никогда не пугай, делай. В русской тюрьме пугают только фраера, полагающиеся на слово, как истинные поэты. Уголовник — человек дела: он не обещает убить, ибо как поведёт себе тот, кого ты пугаешь, неизвестно, может и сам на пику насадить. Поэтому Путин, конечно, не Беня Крик, и Большой Белый вождь из Вашингтона сам лучше других знает, что такое понты колотить. С понятиями человек.
Путин и барон Мюнхгаузен
Понятно, что рассказы самого правдивого человека на Земле нам очень кого-то напоминают. Того, кто дважды побывал на Луне, заряжал ружьё шомполом и проткнул десять куропаток, незаметно пробрался в лагерь неприятеля и сбросил в море его пушки, укротил шубу и три дня держал Медведя (три срока «Единой России») за лапы. Или это Трамп? У Путина есть это все, плюс гиперболоид инженера Гарина (Беляева) и сорок тысяч лье под водой у волшебных торпед.
Путин и Чичиков
Понятно, что первая часть путинского доклада — это первый том «Мертвых душ», а вторая часть — второй. Все эти ребята из партера: Сечен — Собакевич, Манилов — Медведев, Валентина Матвиенко — Коробочка, Кадыров — Ноздрев, они вместе с Чичиковым все время продают друг другу мертвые души. То есть русский народ. Но когда все мертвые души Путин купил, а потом продал, но уже дороже, его потянуло на сладкое: то есть на речь прокурора или Великого инквизитора (Новый Гоголь явился). Мертвые души кончились, и Путин начал всех пугать: предполагается, что пугал он Запад, а дивиденды набирал у мертвых душ, то есть у богоносцев. Но я думаю, все не так. Пугал он не Запад, а аудиторию — всех этих собакевичей, маниловых, коробочек и ноздревых. И пугал по очень простой причине: после провала операции «кокаин» (опять же — Буэнос-Айрес) он был просто не в себе, постоянно звонил по кнопочному телефону за 150 тысяч (убийца айфона X от ФСБ) Сечину-Собакевичу и угрожал: ты, Игорек, мне с каждого килограмма десятину обещал отстегивать? Или забыл? Так я тебе напомню: вместо ядерного двигателя засуну туда тебя, и будешь мне лететь до самой Флориды, пока пар не кончится. А когда кончится — вот тогда тебе кинжал и Сармат по самое не могу лично воткну. Вот так ты сам превратишься в атомную установку. А как вы на ней угли будете раздувать, хоть голенищем сапога Шойгу, хоть калошей этой драной Матвиенкой, это твои проблемы. Второй том, сам понимаешь.
Путин и Хлестаков
И опять об Гоголя. Ясно, что Гоголь для Путина как Эмиль Золя для чрева Парижа. Двухчастная композиция выдержана и тут. В первой части Путин — Хлестаков, расписывающий Бобчинскому и Добчинскому то, как они будут жить после 80+ на пенсию по инвалидности от испуга. Долго, но плохо. То есть при коммунизме (или — на том свете). Вторая часть — Путин в роли настоящего ревизора и, одновременно, рыцаря печального образа — городничего. Практически вся вторая часть — чтение письма Хлестакова милому другу Тряпичкину: Хлестаков — ранимое разочарованное сердце — даёт характеристику всем этим рожам, то есть свиным рылам, сидящим в партере и встающим при появлении новой риторической фигуры. Типа, единственный приличный человек — судья Зорькин, да и тот свинья. Тут же дочка городничего Мизулина кричит: нет уж, все читайте, раз раньше читали (это после того как Хлестаков описал сцену ее изнасилования Слуцким в кабинете Поклонской). Вот здесь-то и появляется Путин в мундире жандарма: что, гады, жируете на народные копейки, понастроили себе дачи во Флориде, живете как боги? И ты — Ляпкин-Тяпкин-Нарышкин? Получай, фашист, гранату, ради вас и сумасшедшей ракете — пятьдесят вёрст не крюк. На вас и атомной бомбы не жалко, чужой человек, а приятно.