Горе от ума, чести и совести
Наши главные недостатки в глазах окружающих – достоинства. Не в том смысле, что все имеет оборотную сторону, в том числе и то, что мы полагаем достоинствами. Но дело не в side effect, тоже имеющий место, но не о нем речь. Именно то или иное достоинство, которое абстрактно наделяется положительным смыслом в том или ином обществе, на самом деле вызывает наибольшее и, надо сказать, оправданное возражение, за которое нас не любят. И имеют на это право.
Проще всего это проследить на физических свойствах. Скажем, мой отец с детства обладал удивительной памятью, частично полученной мною в наследство. Он, прочитав страницу в учебнике или конспекте, запоминал все почти дословно, с точным расположением иллюстраций или графиков, поэтому его учеба превращалась в коллекционирование грамот и табелей отличника. Минус уже напрашивается: память порой опережала понимание, и он не всегда отдавал себе отчет: понял ли он тот или иной фрагмент или запомнил досконально, будучи способным в точности воспроизвести содержание.
Но все, в том числе и физические кондиции, имеет срок действия, после которого свойство не исчезает, но затухает. Ухудшение памяти сказывается на многом, в частности, на том, где лежат вещи. Обладая памятью, которую еще называют фотографической, мой папа никогда ничего не искал, так как точно помнил, куда что положил. Но как только память начала редеть, как волосы на голове (холодок щекочет темя), если шибко думать или иметь предписание от предков, как выяснилось, что вещи исчезают в том же ритме, в котором память ощущает себя расческой с чересполосицей зубчиков.
И тут выясняется преимущество недостатков: те, кто не обладает столь прихотливой памятью и не очень доверяют ей, заранее структурируют свою жизнь. Такие свойства как аккуратность и педантичность есть следствие недостатка, прежде всего памяти, если ты не помнишь, куда положил ключи или бумажник, где находится цитата или квитанция из химчистки, ты, таким образом, структурируешь пространство, чтобы сама структура являла собой подсказку и мнемоническое правило поиска. А вот уверенный в своей способности всегда найти то, что бросил или засунул в ящик письменного стола, может позволить себе быть неорганизованным и все разбрасывать, уверенный, что запомнит систему этого беспорядка. То есть недостаток, заранее отрефлексированный, оказывается той соломкой, которую можно подстелить, дабы не поймать острый угол при падении.
Конечно, возможна ситуация, когда жизнь кончается раньше, нежели то или иное достоинство физических свойств проявит тенденции к спуску с горы, но если жизнь оказалась нежданно-негаданно длинной, то вполне может оказаться, что недостаток, компенсированный, как сила рук компенсирует слабость или отсутствие ног, — куда более надежда и опора, чем яркое перо в хвосте, позволяющее радоваться на него в зеркале.
Не менее очевидна ущербность достоинств из патронташа духовных боезарядов. Что ценится и воспевается в большинстве обществ: храбрость, ум, талант – казалось бы, очевидные вещи, как полюс в батарейке, обозначенный значком «+». И если эти свойства проявляет герой повествования (заранее договоримся, что к описанию и его автору у нас нет претензий, и он не носит воду в решете), то мы с большей готовностью способны признать демонстрацию этих или других свойств, как нечто симпатичное и нам в позе читателя или зрителя. Хотя и здесь есть ряд подводных камней, все проявляется быстрее и отчетливее, если эти качества проявляет кто-то, разделяющий с нами беговую дорожку жизни.
И здесь (если приступить к себе с той категоричной требовательностью, на которую способны только посторонние) выясняется, что демонстрация той же смелости, скажем, общественной, вызывает у нас немало возражений, если не сомнений. Особенно если это проявление сопровождается театральным гулом похвал. А нет ли в этой акцентированной храбрости бравады (совсем не случайно, язык по отношению к любому свойство запоминает, казалось бы, синонимы, но с разным подпалом, разной коннотацией, от восторженной до осуждающей – язык всего лишь память о развилках прошлого)? Или нет ли в этой отчаянной самоотверженности знания о подстраховочной сетке? Не постановочна ли эта ария бесшабашного риска, не объясняется ли он договорным матчем, в котором все результаты заранее известны и проплачены?
А так как наши сомнения не могут быть опровергнуты по разным причинам, никто и ничто не помешает нам переквалифицировать смелость в хитрость и расчет, то есть дезавуировать ее на финише, когда вскинутые в восторге руки будут интерпретированы нами, как сдача на милость покупателя и победителя с другой стороны.
Но зачем нам своим скепсисом омрачать бочку меда чужого блаженства? А затем, что демонстрация чужого преимущества происходит только в том случае, если это преимущество признано и легитимировано за счет зрителей в партере и ложах. То есть если выход к краю рампы бенефицианта не сопровождается аплодисментами, победы как бы и нет. Победа – это результат нашего согласия на нее, которое предполагает делегирование победителю части своих претензий на то же или похожее свойство, только в других обстоятельствах и климате. Иначе говоря, победа, признание чужого достижения, соткана из нашего согласия на него, из признания чужого преимущества. Если мы его, конечно, признаем. Но никто не помешает нам признать его с оговорками, с бонусами сомнений, которые в той или иной степени нивелируют достоинство, если не превращают его в недостаток. Потому что достоинство, тем более громогласное, это достоинство за наш счет, а мы далеко не всегда готовы жертвовать и инвестировать часть, зарезервированную за собой, кому-то еще.
И если кто-то уже готов обозначить этот механизм завистью, то я с сокрушенным сердцем должен согласиться лишь отчасти, потому что зависть маркирует любую ложку дегтя, а перед нами вечное движение качелей, которое в пространстве воображения (как кто-то маркирует духовную сферу) имеет только ту силу трения, которая является синонимом усталости. Но в любом случае любое достоинство вызывает ту степени неприятия, которая примерно обратно пропорциональна близости к объекту. Совсем чужому простить совершенства еще можно, по причине далековатости идеи его признания, но когда чужая манифестация оказывается в пределах вытянутой руки и, значит, требует от нас признания за счет умаления представлений о собственных достоинств, ждущих еще признания в перспективе, нашему благородству предстоит бег с препятствиями.
В этом плане недостатки нам вроде бы милей. Да и чужому горю сочувствовать проще, чем натужно разделять радость постороннего. Сочувствуя, мы демонстрируем преимущество над тем, кто страдает, и проявляем великодушие, нас возвышающее, а не умаляющее, как подтверждение чужого превосходства. Чужие недостатки оттеняют наши достоинства, а вот достоинства принижают их, как ветер-ветер, ты могуч – траву у подъезда.
Выключить программу проявления амбиций может лишь тот, в ком запущена длительная процедура демонстрации такого свойства как скромность – пожалуй, один из немногих видов достоинств, легче других находящих сочувствие в толпе. Да и то, потому что является ли она проявлением достоинства или недостатка, не вполне понятно, но никто не помешает нашему благородству интерпретировать его как последнее, заявляя о первом.
Естественно, рельеф местности в его духовном (воображаемом) измерении зависит от того, какое у вас, милые, тысячелетье на дворе, и от традиций в выборе слайдов в проекторе. То есть Россия в этом смысле — есть тысячелетний рейх удивительной комбинации понтов, самых неправдоподобных, и скромности самобичевания, возникшей от традиции окунаться головой в унитаз в том случае, когда у других страус прячет голову под крыло. И одно вытекает из другого: потому и понты самые невообразимые, что доверия нет просто ни к чему, и отрицательные коннотации, как оперение, окружают любое проявление того, что может быть интерпретировано как демонстрация достоинства. У нас только проигравшие – Кутузовы по сочувствию в веках, а святые не делатели, а умершие неожиданной и яркой смертью. Потому что больше некуда падать, нет большей неудачи, способной аккумулировать поддержку и энтузиазм миллионов. Куда не кинь – всюду клин, потому и движение вверх проблематично, как ссать против ветра. Поэтому ум, честь и совесть – это партия конформистов, а горизонт, — там, где небо от усталости опускается на землю, а земля скорбно пожимает плечами от недоумения. Финиш, свободный для всех.