Идущие на смерть приветствуют тебя

Одна из новых политических забав, появившихся у наблюдателя российской политической жизни: следить, как время и обстоятельства выводят на чистую воду… да почти всех. Я просто думал, кого выводит, имея в виду тех, о ком собрался говорить, а потом подумал: а кого за ушко да на солнышко не тащит за собой эпоха сужающегося бутылочного горлышка? Да всех и тащит: всем становится узко, душно, неловко, и все показывают себя с той стороны, которую еще вчера таили или стеснялись. Или не хотели афишировать. Ну, почти все, кроме выдержанных, как вино, распитое Путиным с Берлускони в Массандре, и таких скрытных, что Зоя Космодемьянская по сравнению с ними несносная болтушка. Это не значит, конечно, что именно сегодняшнее проявление Алексея Венедиктова или Александра Калягина, Табакова или Белковского, Андрея Битова (да и практически всего Исполкома ПЕН-клуба), Олега Кашина или Михаила Веллера — момент истины. Мол, таились, шифровались, а теперь показали свою истинную личину. Ничего подобного — и лиц (позиций) у них много (было и есть), и сегодняшние открытия имеют отчетливые корни в прошлом. И приговора никакого нет — для возможности измениться, подстроиться под изменившееся время, стать другим (почти противоположным) вакансия, как говорится, открыта. Много ли желающих на следующих день после революции прокричать в возбужденной толпе антиреволюционные лозунги? Снимут Путина — все станут борцами с режимом и тайными демократами, и громче всех как раз будут кричать те, кому надо будет перекричать репутацию. Дуть против ветра, плыть против течения, опускаться на дно, когда на поверхности праздник и фейерверк — удел тех, кому не позавидуешь. Максимализм неуклюж и убыточен, как стратегия рифмуется с более, чем вероятным проигрышем, жить в подвале тяжело всем — выжить могут единицы. Но даже если выживут, об их непреклонности не споют бодрую песню, не вручат орден за стойкость, не покажут по телевизору в прайм-тайм, о них вообще не узнают. Потому что если ты не умеешь подстраиваться ко времени, не умеешь рекламировать и продавать свои таланты (реальные или мнимые, неважно), значит, имя тебе, скорее всего, — глухое забвение. Один из резонных вопросов, который психиатры из института Сербского задавали арестованным по политическим статьям в совке: так, по вашему мнению, все вокруг неправы, один вы видите то, что не видят другие? И вы, разумный человек, считаете это нормой, в том числе психической? Вывод: или все вокруг сумасшедшие, или ты псих — другого не дано. Именно поэтому шибко критиковать тех, кто умеет устраиваться в жизни, не стоит, бесполезно. Вот знавал я писателя: неглуп, дружил со словом, был культовым автором для тех, кто знал толк в нестандартном и нетривиальном. Однако даже в застойное советское время ни у кого не было так мало ненапечатанного, как у него. И здесь публикуется, и там, и репутации не вредит, и у начальства в виде если не любимца, то прикладного доказательства нашей рабоче-крестьянской демократии застойного образца. Дальше начинается перестройка, обедневшее государство и перебивающиеся с хлеба на воду толстые журналы кормить больше не могут, и становится наш писатель профессиональным ловцом грантов. Типа: по велению души, началась его эпоха западника, к Западу он и повернулся в полный рост. Думаете, я осуждаю? Нет, я ищу следы, корни того, что произошло сегодня, когда этот писатель стал путинистом, патриотом, радетелем русского Крыма. Не примитивным в выражениях, но определенным. Я не хочу сказать, что все, мол, очень просто: Путин перекрыл шлагбаум с зарубежными грантами, писатель остался на бобах на старости лет и вернулся к той кормушке, с которой начинал. Если упрощать и говорить грубо, то и такая нить интерпретации возможна. Но разумнее соединить это объяснение с другим, в котором — одновременно с материальным интересом — прорезалась возможность сказать то, что думал, на самом деле, всегда, но сказать не мог по причине страха потерять источник кормления и репутацию, которая и есть пропуск к кормушке и славе с тем или иным флагштоком. А в российском обществе репутация и слава – до путинской эпохи – рифмовалась только с тем или иным вариантом западничества. Ведь никто не скажет, что пострадавший от самодурства путинских соколов яркий журналист Олег Кашин слишком тщательно скрывал свое пристрастие к русскому национализму? Не скрывал, когда в 2005 ушел из «Коммерсанта» к Суркову создавать что-то вроде Борна, мочившего либералов; не скрывал, когда печатался в «Лимонке», «Эксперте» или «Спутнике и Погроме». Не скрывал, но искал этому чувству — национального патриотизма — наиболее адекватное для себя выражение. А так как был человеком неглупым, понимал, что объявив себя русским националистом, перекроет себе множество вполне отчетливых карьерных путей. Я опять же — без осуждения: конъюнктура — один из видов таланта. Не умеешь понять, откуда дует ветер, останутся твои паруса мятые и ненужные, как спортивная форма в неразобранной сумке. Мало ли знаем мы совсем даже культовых либералов и западников, у которых пристрастие к идеям русского национализма никак не меньше. Пристрастия есть, а прямой артикуляции нет, стесняются (если не считать скачок в карьере, сделанный на возбуждении вражды к мигрантам). Потому что есть масло в голове у политика, понимает он расклады будущего, и видит, что у русского нацизма шансов сварить большой политический суп меньше, чем у повара-либерала. Так что и Кашин со своими неутоленными желаниями не одинок. Устроивший с Кашиным парный конферанс Белковский — тоже человек не без корней. Боек, умеет строить небанальные конструкции ответа почти на любой вопрос, а уж куда ветер дует, знает лучше многих. Дело не в том, что он подпортил репутацию, предсказав заговор Ходорковского, наша публика наивна и о репутациях мало помнит. Репутация — это умение ходить по рельсам. Если ты всегда идешь по рельсам, ты — предсказуем, и у тебя репутация предсказуемого и культурно вменяемого человека. И это ценно для некоторых людей, которых в наших палестинах так мало, что репутация воспринимается не больше, чем один из устаревших приемов. Мол, тот-то ходит, как трамвай Гумилева, только по рельсам, а я, точно липецкий автобус, могу и по суглинку, если надо, могу и по колдобинам, и по булыжной мостовой. Так что не в репутации у Белковского суть (ценность западничества и, следовательно, репутации у нас сейчас низка, как никогда), а в чутье. Одним из первых (если не считать тех, кто на службе: у них вместо носа флюгер) почуял запах путинского бонапартизма по-русски и ядреного масла, на котором будущий пошехонский Наполеон будет затягивать задвижки и гайки. Вот этот запах наш пострел почуял одним из первых, но этого мало. Одним из первых — почти сразу, когда понял, что со ставкой на роль идеолога путинизма ничего не выходит, — почуял, что масло, на запах которого он так откликнулся, вдруг стало отдавать прогорклостью. Другие дураки до сих пор гребут и гребут к путинской галере, надеясь, что и им дадут поработать рабом на веслах. А Белковский умнее и расчетливее: мало у Путина шанса разминуться с судьбой Павла I. И, кроме того, с большой вероятностью задавят его рано или поздно свои же нукеры, так еще в историю войдешь полу-тираном, полу-идиотом, создавшим своего поручика Киже — Навального-Ходорковского. Поэтому и Белковский, неоднократно определявший себя как русского националиста (его манера шута, рубящего порой правду-матку, не должна вводить в заблуждение), наполовину вроде как в оппозиции, наполовину среди тех, кто без пяти минут у власти. И Путина ругает, и с потенциальными преемниками путинской вертикали на дружеской ноге. И действительно, если ты политолог на пенсии, зачем такой шанс упускать? Не менее интересен феномен Алексея Венедиктова с его изобретением такой объективности, которая позволяет и в кумирах интеллигенции ходить, и с кремлевскими стрельцами мед-пиво пить, и даже западным спонсорам подмигивать: кабы не я, где была бы страна Рассея без моего рупора? Но интересно не то, что Венедиктов мастер балансировки и умения зарабатывать, продавая интеллигенции кремлевские идеи, а Кремлю — свою интеллигентскую душу, как залог, что бунта, пока рупор в его руках, не будет: Багдад может спать спокойно (да и волнения 2011 года не без его помощи сошли со сценария революции и мятежа, и стали так, московским тупиком). В конце концов, политическая эквилибристика — тоже мастерство: играть в наперстки с наперсточниками, уметь представить собственную выгоду, как подвижничество, упиваться дешевой самовлюбленностью и не терять аудиторию поклонников с высшим и средним — не каждый умеет. Хотя время, выводящее на чистую воду всех и каждого, добралось и до Венедиктова. Я не о тютчевской болезни из-за дюймовочки в околокремлевском омуте с кувшинками, а о том, что Венедиктов все эти годы и не скрывал, но что эпоха общественного эксгибиционизма сделала очевидным. Венедиктов-то не только любит деньги, власть и себя (тройка, семерка, туз), он еще и человек крайне правых убеждений. Другое дело, как Карабас со стажем и мен крутой и чуткий на опасность, он не решался и, возможно, не решится артикулировать свою ксенофобию и свою национальную гордость прямо. Для этого у него есть куклы. Весь путинский период он делал вид, что играет в мушкетеров, которые сражаются с гвардейцами кардинала. А на самом деле все время ставил на Смердякова. То есть Шендерович с Прохановым, сыном Проханова, Шаргуновым и прочими Осиными сражается, не покладая рук, а его венедиктовские идеи в это время высказывают Латынина, Веллер и Носик. То есть понятно, что Латынина и остальная компания вроде сражаются с Путиным и с большой олигархической неправдой, опутавшей Россию, а на самом деле высказывают абсолютно мракобесные идеи по поводу вреда избирательного права, наций-людей и наций-обезьян, и сошедшей с ума старушки Европы. Я сознательно выделил несколько фигур, которые в последнее время вышли на сцену в неплотно запахнутом халате. Фигуры разные, но показывают они одно и то же: националистическое хозяйство. О чем это говорит? О многом. О том, что терпи-не терпи, а вода дырочку найдет. О том, что как ни крепка веревка, на сгибе перетрется. Но самое главное: мы имеем дело с людьми неглупыми, чуткими к переменам, сумевшими выжить при резких изменениях обстоятельств и пока, если говорить о карьере, как о судьбе, не ошибавшихся. Так о чем свидетельствует их опыт и их несдержанность последнего времени? Чуют, торопят они грядущие общественные трансформации и наступление новой эпохи. Имя которой, конечно, неизвестно. А прилагательное очевидно: национальная.