Игра престолов как рецепт
Ценность эстетических пристрастий в том, что они как бы неоспоримы. Мне не нравится, говорим мы, и оспорить это непросто. Это как ребёнок с едой, когда он даёт бой родителям, напирая на свой вкус. Попробуй возрази: ведь он не говорит, что это плохо, просто не нравится.
Зато какой простор для того, чтобы дистанцироваться от всего, что претит, что унижает, что не возвышает, пусть и по разным причинам. Мне не нравится, я не смотрел ни одной серии, меня от этого тошнит: и сразу выстраивается диспозиция: с одной стороны рабы массовых предпочтений, с другой — я (и немногие рядом, чей вкус не массовый, но штучный).
Однако по отношению к феномену популярности доступно не только дихотомия: нравится — не нравится, хорошо — плохо, глупо — умно. Куда занимательнее другое: а почему та же «Игра престолов» (или любое другое явление попкультуры) столь популярно? О каких предпочтениях и тенденциях современного общества это свидетельствует? В чем причина успеха, которого желают достичь и другие конкуренты на сцене массового искусства, но не у всех выходит?
Ряд предположений об успехе «Игры престолов» кажутся само собой разумеющимися. Авторам сериала удалось найти правильное сочетание приемов достоверности в откровенно фантастическом, психологической убедительности поведения персонажей, хорошо нам знакомых ярких коллизий борьбы Алой и Белой розы и вездесущей сексуальности, роднящей зрителя со всем, что шевелится. А также идеологической рамки из современного либерализма, которая, конечно, совершенно лишена исторического правдоподобия, но ее появление может быть легко объяснено общей нотой доминирующей нереальности. Если огнедышащие драконы могут летать и сражаться, то почему, собственно говоря, персонажи фантастической саги не могут соизмерять свои действия с идеями либерализма, политической корректности и демократии последней четверти двадцатого века?
В основе популярности «Игры» (да и любого фэнтази) лежат общественные страхи и неудовлетворенные страсти. Страх перед современностью и уязвимостью собственной жизни легко рифмуется с жаждой эскапизма — бегства от реальности и возможности временной, но легальной прописки в фантастических обстоятельствах выдуманного мира, который похож на наш, но существенно безопасней.
Быть похожим — очень важно. На иллюзию достоверности играет принципиальная ставка авторов сериала на уязвимость, ранимость персонажей. Они гибнут щедро, как герои Шекспира, но при этом говорят на языке посетителей «Старбакса». Они гибнут откровенно с самого начала, несмотря на фантасмагорические декорации, нарисованные с реалистической дотошностью старших и малых голландцев, Дюрера и Босха, но при этом остаются нашими соседями по кварталу, не всегда успевающими спрятать картонный стаканчик или смартфон, дабы зритель отчетливее понимал, что они — это мы, только в волшебном ракурсе.
Иногда создателям становится страшно, что их не поймут, и они уже просто лепят призывы к всеобщему избирательному праву в сцене выбора короля Железного трона, но слишком высунувшегося персонажа тут же одёргивают другие, более укоренённые в иллюзии истории, творимой перед нами. А вот у толерантности в интерпретациях современных споров о неправильности гомофобии ограничений значительно меньше. Мы видим разные виды секса и насилия, которые приведены по принципу каталога: каждой твари по паре. Но можно и групповик по молодости мира.
Но сюжет сериала проговаривается о тех рельсах, по которым катит повествование, совершенно недвусмысленно. Какие бы сложные декорации с фантастической подоплекой не строили изобретательные художники, с первой серии по последнюю нам объясняют о непобедимости христианского милосердия и гуманизма в духе Бэкона или Мора. Понятно, ничего подобного в средневековых войнах разных конфессий не было и близко, но зритель, которого завлекают погрузиться в псевдоисторический и псевдофантастический бульон эскапизма, должен получить подтверждение правильности выбора той реальности, которая тут же обступит его, как только он выключит телевизор.
Казалось бы, в этих приёмах успеха нет ничего нового, к ним обращаются создатели «Звёздных войн» и «Гарри Поттера», перелицовывающие фантастику на либеральный лад, и рецепт соединения современной идеологии и увлекательного волшебства прост: это — реалистическая достоверность невозможного и твёрдый каркас идейно привычного.
Угадано авторами многое: скажем, архетипичность многих персонажей, среди них и Рыцарь Печального образа, мимолетную улыбку которого способно вызвать только животное, потому что его путь видится ему менее скорбным. Или женщина-воительница, самый часто встречающийся архетип, в арсенале которого (которых) видны стрелы, оперенные феминизмом, но авторы просто не дают им появиться. Ценности вообще не столько являются и декларируются, сколько побулькивают сквозь неплотную и волшебную ткань повествования.
А персонажи, олицетворяющие зло (или идущие к нему), столь узнаваемы, что, кажется, вот-вот и зазвучит Седьмая симфония Шостаковича. И даже Путин вроде как мелькает в проеме дверей выпуклого характера твердолобого упрямства и банальности зла.
Не забыто и центральное для христианской культуры ценностное преимущество жертвы над силой. Статус жертвы наиболее предпочтителен в нашем мире, в котором за право считаться фирменной жертвой борются народы и конфессии, на Ближнем и Дальнем Востоке, в Африке и Латинской Америке. А в «Игре» жертва, перегруженная доказательствами глубины, проницательности и смирения, прочерчивает путь к победе с первого эпизода до финала. Сила терпит поражение из-за опоры на жестокую целесообразность (кажущуюся), жертва, не настаивая ни на чем, тайной тропинкой проходит путь от поражения к победе сердца зрителя, которую сама жертва, как герой-протагонист Пастернака в рекламном образе, не различает.
И, конечно, самым непременным оказывается редукция, упрощение истории, которой предоставляется как бы огромные права по конструированию декораций и коллизий, но психология и ценности, воплощённые в сюжетных поворотах, оказываются знакомыми и удобными, взятыми на прокат у газет. Успех, как мы понимаем, отдан только нас возвышающему обману, сладкому и немного грустному: оказывается даже в истории, даже в фантастической истории все происходит примерно так, как нас учат в школе. Ты убегаешь от действительности, но попадаешь в нее же, только на правах полной безопасности и удивительной изобретательности отпуска, после которого можно со вздохом вернуться к себе, немного обескураженному, но усталому и довольному.