Выбрать страницу

Из интервью Михаила Берга Томи Эрвамаа HELSINGIN SANОMAT

HElSINGIN SANOMAT

Вы слышали о недавних погромах в Кондопоге в Карелии? Это было, возможно, наиболее экстремальное столкновение между русскими и чеченцами и азербайджанцами на территории России. Что Вы думаете по этому поводу?

Это результат той националистической политики федеральных властей, которые сегодня играют на ущемленной гордости русских, раздувают ксенофобию и готовят страну к еще большей изоляции от Запада. Казалось бы, от бытового национализма, когда громят рынки, ларьки, рестораны и нападают на иностранцев (характерно, что чемпион по числу нападений на иностранных студентов – самый западный город России, ее, так называемая, культурная столица, Петербург) – одни издержки, как бы отрицательные последствия националистической политики. Но власть отчетливо понимает, что все равно остается в плюсе – национализм укрепляет ее позиции, без волны национализма господин Путин никогда не оказался у власти и не удержался бы столь долго на самом верху.

Вы на это отвечаете в своей книге, но я все равно хотел бы спросить еще раз – что стало самой главной причиной, которая направила Вас и Путина в принципиально разные стороны жизни? Или одной такой причины нет?

Если бы было необходимо назвать именно одну причину и только – я бы сказал: уровень и качество образования и культуры. Именно поэтому я уже в детстве знал о советской системе и ее преступлениях больше, чем известные советские писатели и политики, у которых глаза, как известно, открылись только после перестройки. Эта была очень удобная позиция для советской интеллигенции – знать только то, что не мешает приспосабливаться и любить советскую власть. Более того, обеспечивать этой власти интеллектуальную и моральную защиту.

Но еще не менее важным обстоятельством стала моя натура, что сыграло, я думаю, не меньшую роль, нежели уровень культурной осведомленности в моем ближайшем окружении. Я по своему характеру – бескомпромиссный, резкий, любящий борьбу, никогда не пропускающий ни одного вызова. Так получилось. Да, я думаю, характер сыграл определенную роль.

 

Вы чувствуете ностальгию по России? Или найденная вами жизнь в Бруклине вполне удовлетворяет вас и желания вернуться нет? Как Вам понравился Бруклин?

Нет, я не тоскую по России, хотя мне совершенно не нравится Бруклин, в котором я живу. Бруклин (в отличие от грандиозного и роскошного Манхэттена) – это огромный лагерь для перемещенных лиц. Почти у всех построек здесь временный вид, их, кажется, как российские хрущебы, построили, чтобы как-то разместить людей, а потом забыли. Есть такая русская поговорка – нет ничего более постоянного, чем временное.

Но жизнь шире места обитания. Нью-йоркская жизнь почти сразу покорила меня очень высоким уровнем толерантности, терпимости по отношению к другим, совершенно незнакомым, как бы они не выглядели. А выглядят здесь многие так живописно, что я думаю, половину жителей Нью-Йорка, не дай им Бог оказаться ночью где-нибудь в Купчино или на Гражданке, не прожила бы и получаса, растерзанная ксенофобской и скинхедской ненавистью. А здесь ты находишься в бурлящей толпе и чувствуешь себя так, будто ты один – это удивительное чувство. Я не хочу сказать, что в этом чувстве нет горечи, но это то, что в России нельзя испытать нигде и никогда.

Когда читаешь Вашу книгу, иногда кажется, что Вы ожесточились. После всего, что было, после советской эпохи, после того, как и России, наконец-то появилась своя «демократия», Вы покинули ее? Нет ли здесь горечи?

Я готов согласиться с термином «ожесточение», хотя более точно было бы сказать – разочарование. Я бы даже сказал – окончательное разочарование. В чем? Я разочаровался в том, как Россия использовала уникальный шанс свободы. Я разочарован тем, что она сегодня отказалась от свободы, и я понимаю, что это надолго. Русская история вообще характерна периодами жажды перемен, увы, очень короткими, и периодами отказа от любых реформ, длительными и мрачными. Период жажды реформ всегда виден – в этот момент Россия как бы появляется на европейском горизонте, жадно интересуется социальными и культурными новациями Запада, старается перенять их. А затем опять на долгие десятилетия пропадает из вида, замыкаясь в себе, и культивирует ненависть к Западу внутри себя.

Я почти все жизнь прожил в ситуации, когда в жизни не было никакого горизонта, я не хочу возврата такой жизни. Я не боюсь возвращения в России и, конечно, вернусь, хотя прекрасно представляю, что для путинского режима, не терпящего критики, я — отъявленный враг. Ведь я понимаю, что этот режим пытается скрыть. Конечно, в сегодняшней России авторитарный режим, а о демократии можно говорить только с использованием разных эпитетов – например, азиатская. Хотя куда точнее этот режим было бы назвать азиатской монархией с некоторыми признаками азиатской же или даже африканской демократии. В какой европейской демократической стране возможны постоянные разговоры о поиске приемника Путину и отчетливое понимание, что этот приемник, им, а не народом избранный, рано или поздно появиться? Если преемник, то причем здесь демократические механизмы избрания и делегирования полномочий, характерные именно для демократии?

Увы, общество не смогло или не захотело защищать хотя бы те робкие проявления свободы, которые появились в нем в первые годы ельцинского правления. Хотя чем дальше, тем отчетливее я вижу, что по большому счету российская перестройка была задумана для того, чтобы сделать более полной и так огромную власть партийной номенклатуры. Ведь советские начальники – партийные функционеры, красные директора и так далее – имели огромную власть, в том числе экономическую.

Они могли делать почти все, кроме самой малости. Они только не могли продавать и передавать по наследству те заводы, фабрики, города и села, которые управляли, которыми владели, а владеть этим вечно очень хотелось. Вот для того, чтобы закрепить за теми, кто и так имел почти все, право продажи и наследования, перестройка во многом и была объявлена. Конечно, пришлось расширить поле игры и состав игроков. В этом составе, правда, в весьма ограниченном количестве появились совсем новые имена, то есть те, кто до перестройки не входил в партийную номенклатуру. Да, пришлось потесниться. Да, пришлось на время ввести демократию, разрешить свободу книгоиздания, свободу прессы, чтобы под шумок, якобы с помощью демократических механизмов, закрепить за собой то, что и так им принадлежало. Откройте биографии почти любого русского олигарха, и вы увидите, что он бывший советский функционер, если не первого, то второго или третьего эшелона власти.

И как только переход к новому виду собственности состоялся, свобода и демократия стали не нужны. Как и внимание и одобрение Запада. Потому что и раньше они были только ширмой, за которой советская номенклатура, с помощью разных там паевых и инвестиционных фондов и других механизмов приватизации, закрепляла за собой свои еще с светской поры владения, ну и, конечно, делалась с разными там помощниками. Потому и Путин был избран, чтобы защищать состояния новых-старых нуворишей.

Но ведь элементы свободы у общества были. Ведь выборы имели место быть. А общество спокойно проглотило этот грандиозный обман, и спокойно согласилось с практикой постоянного уменьшения свобод, с политикой закрытия и цензуры некогда свободных телеканалов, с переменой владельцев газет, тут же меняющих политику с оппозиционной на прокремлевскую. С тем, в конце концов, чтобы российским президентом стал представитель преступной организации, правопреемницы КГБ-НКВД-ЧК, ответственной за миллионы жизней, за искореженную судьбу нескольких поколений, за то, что почти век тряслась от страха и трясется сегодня огромная страна. Это не преступление? И представитель этой преступной организации был избран президентом страны и является любимцем нации, получая огромную, непредставимую в демократической стране поддержку избирателей. Это не позор?

Но если в России остаются элементы демократии, а они остаются, то и я тоже отвечаю за то, что в стране происходит, и за ее внешнюю и внутреннюю политику, и за преступную войну на Кавказе, и за позор с националистической истерией по поводу Грузии или Молдавии. Поэтому я написал «Письмо президенту», поэтому сейчас я пишу новую книгу «Письма о русском патриотизме».

 

Вы говорите о том, что ностальгия по советским временам используется Путиным для усиления своей власти. Но и на Западе, в частности, в Финляндии, можно увидеть молодых людей, которые носят майки и сумки с коммунистическими символами, со звездами, с серпом и молотом, и конечно, и изображением Ленина. Это кажется чем-то вроде моды среди лево-ориентированной молодежи. Что вы чувствуете, когда видите эти майки и сумки?

Дело в том, что русская социалистическая революция была и останется навсегда частью Великой человеческой утопии. Утопии под названием Золотой век. Человечество всегда мечтало и будет мечтать о справедливости, о более плодотворном социальном устройстве, нежели то, что имеется сейчас. И именно эта мечта во многом определила победу революции в России и поддержку советского строя со стороны левых интеллектуалов во всем мире. Увы, построить его в России не удалось. Так что молодые люди в Финляндии, да и почти везде, продолжают верить, что это было случайностью, что Золотой век впереди. Я в это, конечно, не верю, хотя и понимаю, что нет ничего более пленительного и плодотворного, чем мечта. Даже неосуществимая.

 

Персональный сайт Михаила Берга   |  Dr. Berg

© 2005-2024 Михаил Берг. Все права защищены   |   web-дизайн KaisaGrom 2024