Русь слиняла за три дня, написал В.В. Розанов сразу после революции. Имея ввиду, что кому-то трех дней достаточно чтобы воскреснуть, а кому-то чтобы погибнуть.
Только ждать
Час пик
Современная постперестроечная Россия не слиняла, но удивительно полиняла, конечно, не за три дня, а за несколько последних лет, но то, как она потускнела, стало понятно при пуске первой сигнальной ракеты над Чечней. Вдруг, как мыльные пузыри, стали лопаться иллюзии и надежды. Целая гирлянда, гроздь пузырей лопнула, обдав окружающих слюной. Нельзя сказать, что после ухода Лотмана и Мамардашвили, совсем не осталось умных, оригинально мыслящих людей, но интеллектуальная работа в лучшем случае остается не в фокусе общественного внимания, в худшем — вообще не нужна никому, за исключением специалистов. Немодно, не входит в истэблишмент. На поверхности — бойкая, злободневная, энергичная журналистика факта и светская столичная жизнь, которой с детским упоением предаются приглашенные, а те, кого не звали, но хотели бы, с остервенением и обидой ждут. Вот, оказывается, для чего нужна была свобода — чтобы утолить голод: славы, плоти, вдруг обмелевшей души. Каждый, взятый в отдельности — неглуп, профессионален, когда-то был интересен. Но все вместе — линялый, отработанный пар давно высказанных идей и неутоленных амбиций. Массовыми становятся приемы, устаревшие еще 10-15 лет тому назад. Модными имена, сказавшие последнее слово еще раньше.
Хочется оспорить, опровергнуть самого себя: а такой-то, такой-то, такой-то — разве не умен и не талантлив? Умен и талантлив, но не насыщает как простокваша. А эта, эта и эта работа — разве не хороши, не нужны? Хороши и нужны, если не забыть посмотреть на дату внизу. А теперь, по пресловутому гамбургскому счету, не попадают в яблочко, по образному выражению поэта, целуют не туда. А куда туда? Кому охота целовать холодное, угрюмое, примитивное лицо бескрылой общественной жизни. Политика пахнет портянками. Светский раут или презентация напоминают бал голодных вольноотпущенников, которым все никак не наесться. Так долго требовали профессионализма, что его вал поглотил под собой искусство, оставив в руках одно ремесло. А политическая свобода — свободу тайную и истинную. Умерли самиздат, Континент, Новый мир, Юность, остались Радио Свобода и газета Daily-КоммерсантЪ. Точнее даже просто — Ъ — ностальгический анахронизм, твердый знак невоплотимости былых мечтаний.
Чем чаще идут волны чередой, тем больше пены на гребне. Сначала казалось, пройдет волна, осядет и пена. Прошла одна волна, другая, вместе с третьей ушел умный заинтересованный читатель, а пена осталась и зажила своей жизнью. Не в том уничижительном смысле, что на поверхности одна грязь и мусор, а с тем тяжелым огорчительным вздохом, когда дышит одна кожа, а не легкие.
Какой вопрос, такой ответ. Говорят рынок, подозревают читателя. А нет читателя, нет и литературы. Обмелела, выдохлась русская идея, а нерусской так и не появилось? Или свободной мысли тяжело и скучно без своего внимательного оппонента — цензуры? Или молчат музы, потому что говорят чеченские пушки? А может, пушки заговорили потому, что замолкли музы?
Страна, как усталый наркоман, живущий от прихода к приходу, тащится от одного политического кризиса до другого, каждый раз вспыхивая, загораясь, воспаряя надеждой, а потом опять бессильно обмякая. А теперь уже и не воспаряя. Философия и метафизика не универсальны, но имеют этнографическое измерение. Где-то параллельные прямые не пересекаются и бытие определят сознание. У нас все параллельное не только пересекается, но и в конце концов пресекается. А сознание определяет бытие в том смысле, что отрицает, унижает его, но только в униженном состоянии человек и ощущает себя человеком: горит негодованием и волей к жизни, радует жаждой деятельности и размахом во всю ивановскую. Но стоит только Ивановскую переименовать в Демократическую, как тройка, птица-тройка, начинает спотыкаться, живой зеленый кислород превращается в унылые пустынно-нравоучительные очертания II тома Мертвых душ. Обнажается блуд труда, Адлер пишет о воле к власти, а престарелый обрусевший Фрейд о тяге к смерти.
Нет третьего Рима, не получается Европа, есть одно междуцарствие, смутное время, облупившиеся, высохшие надежды и странное слово химера. Мы, люди лунного света, любим не солнце, а триады. Самодержавие, православие, народность. Ум, честь и совесть. Россия, Лета, Лорелея. Но не случайно два берега разделены рекой забвения. На одном самодержавие, народность на другом. С одной стороны ум, с другой — совесть. А Лета посередине. И никогда не станет Россия Лорелеей, и ни православие, ни честь не перекинутся мостом между двумя берегами. Ибо — так у нас повелось — есть вера, но нет любви. Есть любовь, но нет веры. И все меньше надежды, что мать их София-Премудрость увидит когда-нибудь всех сестер вместе.
Частная жизнь — превыше всего, сказал тот, кто начал. Увы, мы не умеем жить просто, мы любим жить трудно. Мучиться сами, мучить других и ждать.
Когда вас ждать? всегда вас ждать
Или совсем не ждать? — Нет, ждать, —
Не ждать или нет, ждать? — Да, ждать;
И ждать, и ждать, и только ждать. —
И только ждать? — И только ждать. —
И не дождаться? — Только ждать.
(Е. Харитонов, Мечты и звуки, застойные, семидесятые)
1995
Час пик tolko_zdat СТАТЬИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В КНИГУ ВЕРЕВОЧНАЯ ЛЕСТНИЦА 2012-07-01 16:16:39 +0200 Призрак бродит по России
Что только не творит с людьми эпоха перехода от развитого социализма к недоразвитому капитализму, какие только удивительные и, кажется, невозможные метаморфозы не оказываются реальностью. То один, то другой, которого, казалось бы, знаешь всю жизнь, вдруг демонстрирует незнакомую личину, становится перевертышем, оборачивается если не к тебе, то к другим образом до ужаса незнакомым — и возникает желание вернуться в прошлое и проверить, кто был ты, кто были они, мы?
Предвыборная осень в Петербурге принесла сенсацию: в национал-большевистcкую партию вступил один из самых известных музыкантов, руководитель Популярной механики Сергей Курехин. Вместе с ним в дружбе с национал-большевиками были замечены директор музея Новой академии изящных искусств, художник Тимур Новиков и известный шоумен Сергей Бугаев по прозвищу Африка. И не только они.
Известие о том, что Сергей Курехин стал доверенным лицом кандидата в депутаты в Государственную думу по 210 Северо-Западному округу Санкт-Петербурга Александра Дугина, который является сопредседателем Эдички Лимонова по национал-большевистской партии, а также участие Дугина и Лимонова в концертах Поп-механики и в пресс-конференциях Курехина, вызвало бурю в питерских средствах массовой информации.
Особенно скандальным оказался последний концерт Поп-механики, состоявшийся в конце сентября во Дворце культуры Ленсовета. По существу он мало отличался от концертов, которые Сергей Курехин устраивает последние годы. Примерно та же музыка, перенаселенная сцена, хаотические передвижения, эстетика усталого постмодерна, распятия, кресты, принцип коллажа. Однако уже за день до концерта Курехин объявил, что начинает новую линию в творчестве Поп-механики. Эта линия, грубо говоря, связана с религиозной пропагандой, — сказал он. И действительно, музыки на концерте было меньше, слов больше. Г-н Лимонов долго говорил почему-то об ангелах, к лику которых в конце концов причислил и всю свою национал-большевистскую партию, г-н Дугин развлекал заполненный в основном молодыми людьми зал мистическими экзерсисами. А сам Курехин спел песенку Окуджавы Нам всем нужна одна победа, мы за ценой не постоим.
Реакция питерской интеллигенции была мгновенной, но неоднозначной — одни заговорили с пафосом, другие — с иронией. Ирония, казалось бы, была вполне уместна. Мало ли кого Курехин приглашал участвовать в своих Поп-механиках, — Хиля, завернутого в целлофан, Эдиту Пьеху, хор Краснознаменный. Все это долгое время работало — и не трудно понять почему. В концертах Курехина был тот же ритм блаженного разрушения, развеществления идеологических и эстетических советских цитат, что и в душах зрителей-слушателей-ценителей. Отрицательно заряженные цитаты разрушались, отрицательный заряд исчезал, становился неопасным, а энергия — ведь во всех этих приметах советского истэблишмента, церемониала, действа была колоссальная энергия, которая, высвобождаясь, истекала, становясь достоянием зала. Конечно, разрушение не было самоцелью — целью был катарсис, и иногда, в какие-то мгновения он достигался. Правда, по мере исчезновения советской власти и примет советской жизни, все реже и реже. Потому что в идеологических цитатах убывала энергия, а затем они превратились в мертвые вещи, и Курехин продолжал их ломать, но это было уже не смешно и мало вдохновляло. Патологоанатомия не эстрадное дело, и то, что Курехин вместо Пьехи вытащил на сцену Лимонова, вроде бы, естественно, ведь ни в Пьехе, ни в Выборе России, ни в либеральной интеллигенции — уже нет энергии, ни злой, ни доброй, ломать сухую скорлупу, что сосать обглоданную кость. Зато в Эдичке в черной униформе, в голодном и обиженном патриотизме, в ущемленном и озлобленном национальном достоинстве, в разной степени оправданном социальном протесте…
Сам Курехин так пояснил ситуацию: Мне кажется, сегодня кризис искусства настолько очевиден (да не только искусства, а еще этики, морали и всего остального!), что ясно: завершается огромная длительная эпоха. Все, что собираюсь делать я в ближайшее время, будет связано с декларацией данной очевидности и поиска путей из создавшейся ситуации. По мнению Курехина, сегодня искусство не в состоянии справиться с теми вещами, которые оно декларировало на протяжении огромного числа лет. Я продолжаю что-то записывать, — сказал он во время последней пресс-конференции, — но все не приносит внутренней самодостаточности. Исчезло ощущение смысла. Может быть, это мой внутренний кризис… Но я склонен считать это более-менее объективным явлением. Музыка в моем новом проекте будет играть скорей подчиненную роль.
Казалось бы, все ясно — художник переживает творческий кризис и избавиться от него желает не творческим, а политическим путем. Однако почему все-таки национал-большевизм, не есть ли это достаточно отчетливый симптом кризиса, увы, не только радикальных течений в современном искусстве. Ведь Александр Дугин, доверенным лицом которого стал Курехин, не просто мягкий, вполне светский московский интеллигент с нонконформистским прошлым, знанием нескольких европейских языков, хорошо ориентирующийся в современной западно-европейской философии, в основном, право-радикального и экстремистского толка, а также во всевозможных эзотерических теориях и оккультизме. Не только главный редактор столичного журнала Элементы, автор мистически-невнятных книг Конспирология и Гиперборейская теория, но и программной брошюрки с хорошо нам знакомым названием Цели и задачи нашей революции. Сочинения, почти сплошь состоящего из цитат — Ницше, Хайдеггера, программы КПСС, Кампанеллы, Томаса Мора, Шифаревича и Льва Николаевича Гумилева (где они о химерах и малых народах), известных и малоизвестных эзотериков, современных европейских теоретиков Новой революции типа Герда Бергфлета, естественно Шпенглера, Хомякова, Нечаева, Бакунина, Ленина и так далее.
Звучит это так: Новая нация, к которой будет идти наша революция, станет общностью сверхчеловеческих личностей, свободных и благородных священников, воинов, созидателей. Мы не только создадим Нацию, но выведем Новую Расу, расу свободных господ и повелителей, расу героев, расу победителей. Или: Капиталисты, торговцы и т.д. являются социальными диверсантами, социальными инородцами. Или: Это государство (имеется ввиду Российская федерация — М.Г.) со всей его системой, чиновничьим аппаратом, секторами и разделами, связями и кланами, родственными и преступными сетями, политическими и коммерческими службами, промышленными структурами и финансовыми механизмами будет тотально до тла уничтожено, разорено и взорвано нашей Революцией, а элита этого государства подлежит радикальному истреблению, искоренению. Или: Единственным общеобязательным пунктом будет лояльность к Сакральной Империи и ее основной идее или иными словами — верность Революции.
А вот о труде, который, естественно, в Сакральной империи будет поощряться только морально, причем новая элита, конечно, будет в труде просто проявлять свое человеческое естество, для большинства стимулом труда станет коллектив, община, а вот пассивные обыватели, которые не смогут принять не только аскетический идеал государственной элиты, но и этических принципов благородного труда ради общественного блага, такие типы людей будут рассматриваться как элемент враждебный новой экономической системе. В их отношении будут предприняты жесткие насильственные меры, либо репрессивного, либо принудительно-трудового характера. Люди материалистического, эгоистического, коммерческого склада будут рассматриваться как враги народа, враги нации, враги социализма. Если кто-то из них не захочет добровольно трудиться на Новый порядок, их заставят это делать насильственным путем.
Понятно это цитаты с громокипящим, романтическим пафосом. Но пафос, естественно, вызывает в ответ не только иронию. У интеллигенции Петербурга, колыбели трех революций, сразу возникли вопросы типа: Собирается ли Курехин, как доверенное лицо кандидата в депутаты сам уничтожать и искоренять элиту, среди которой, так, между прочим, немало и его друзей, или поручит это другим представителям новой рождающейся нации-Расы? А если кровь прольется, потому что кто-то буквально расшифрует призыв к истреблению и искоренению — понимает ли Курехин, что теперь и навсегда любая пролившаяся кровь будет и на нем?
Увы, мы это уже проходили. Поиск популярности и экзотики привел художников радикальных эстетических воззрений к радикализму политическому. Здесь, по словам поэта, конец перспективы. Бурная реакция в средствах массовой информации, кажется, удивила бывших нонконформистов. И даже напугала. Тимур Новиков опубликовал в газете Смена открытое письмо, где попытался дистанцироваться от Курехина, который вроде бы тоже не ожидал, что его игры с национал-большевиками будут восприняты так серьезно.
Что будет дальше — не вполне ясно: возможно, последует временный откат, возможно, постмодернизм со сверхчеловеческим лицом вступит в новую, еще более радикальную фазу. В любом случае сам факт заигрывания деятелей бывшего андеграунда с крайними правыми весьма симптоматичен — если национал-большевизм привлекателен для несомненно одаренных и популярных художников (пусть и переживающих творческий кризис), то что говорить о тех, у которых, говоря еще слишком знакомым нам языком, для протеста есть социальная база. О живущих на грани (или за гранью) нищеты учителях, инженерах, преподавателях и многих других. Что за призрак бродит сегодня по России?
1995