Между волком и собакой
В тоталитарном или авторитарном государстве (но как бы мечтающем о тоталитарном come back) ценность многого, претендующего на независимость, в том числе оппозиционной деятельности, определяется уровнем репрессий. Силой и очередностью, тем что именно и как обрушивается на голову непокорных. И в какой последовательности.
Если в этом смысле смотреть на репрессии, которым подвергают такие либеральные СМИ как Дождь или Медуза, то многое можно понять, если посмотреть на то, с чего начались репрессии против СМИ и какие это, собственно говоря, репрессии были. Дабы не забегать в доисторический период спора хозяйственных субъектов по поводу НТВ, можно выбрать отправную точку в виде запрета таких оппозиционных сайтов как grani.ru, ej.ru, kasparov.ru. Они и открыли новую страницу в борьбе с независимыми СМИ и установили планку: они стали первыми в месяц после захвата Крыма, когда российский режим только еще задумывался о репрессиях и, пытаясь расчистить себе перспективу, выбивал наиболее неугодных.
Почему запрет трех оппозиционных сайтов не вызвал почти никакого резонанса, если сравнивать это с тем, как воспринимает общество приобщение Дождя к лику иноагентов? Потому что три оппозиционных сайта считались маргинальными, они изначально не придерживались никаких церемониальных правил, они интерпретировали происходящее в России на языке, в котором не было экивоков, не было пространства для маневра, отсутствовала попытка играть в профессионализм и журналистскую корпоративную солидарность.
Я помню одно интервью, если не путаю (а если путаю, прошу меня простить), которое корреспондент Радио Свобода Роман Супер взял у Шендеровича, кажется, и внутри разговора без наигранного недоумения спросил: а зачем, скажите на милость, публиковаться в издании, которое почти никто не читает, это такой прикол (стилистическая огласовка на моей совести, но смысл я передаю более-менее точно). То есть, в то время как авторы оппозиционных политических сайтов из кожи лезли, дабы максимально рельефно описать ужасы наступающего перерождения режима, корреспондент вполне респектабельного издания с либеральной репутацией смотрел на эту деятельность, как на мышиную возню. Предполагая (возможно, не безосновательно), что между этим боевыми листками оппозиции и настоящими журналистами из солидных изданий лежит непроходимая пропасть из профессионализма, резонанса, читательской аудитории и всего того, что и делает человека почтенным либеральным журналистом.
И действительно, разве можно сравнивать резонанс публикаций, скажем, на Эхе Москвы, которые прочитывали десятки и сотни тысяч читателей, с камерной мизерной популярностью авторов оппозиционных сайтов с их десятками, сотнями просмотров и отсутствием гонораров?
По умолчанию предполагается, что сегодня линия отталкивания проходит в российском обществе между проправительственными пропагандистами и либералами, но на самом деле куда большее напряжение имеет место между системными либералами (не только от политики или экономики, но и журналистики тоже) и политическими радикалами. Казалось бы, они вместе противостоят власти, но настолько по-разному, что противоречия между ними куда более непримиримы, чем можно себе представить.
Тем, кто не забыл совок, легко вспомнить, что нонконформисты из ленинградского и московского подполья и тогда куда с большим напряжением относились к советским либералами, культурно подчас близким, чем к советскому официозу. С советским официозом все было понятно: это были либо дремучие, либо совершенно бесчестные и хитрые функционеры, а вот советские либералы понимали все примерно так же, как представители андеграунда, но при этом находили возможность сидеть на двух стульях — и с властью находить взаимопонимание и оставаться при этом культурно вменяемыми людьми (ну, или — почти культурно вменяемыми).
В принципе сегодня ситуация типологически сходная, похожее отталкивается сильнее: и как политические радикалы на дух не переносят политических же приспособленцев, так и системные либералы от политики или журналистики не любят тех, кто своей более радикальной позицией лишает их ощущения собственной смелости и принципиальности.
Некоторое время назад, я обратил внимание, что ведущий популярной новостной программы «Америка» на канале «Настоящее время» Роман Мамонов, вообще-то артистичный и умеющий соблюдать равновесие между невозмутимостью и чувствительностью, заметно напрягается при разговоре с политическими диссидентами и правозащитниками. Скажем, с Каспаровым, которому, что было удивительно, Мамонов чуть ли не хамил, по крайней мере, был неоправданно, неприязненно и демонстративно сух. Сначала я решил, что это комплекс эмигранта, и он не переносит людей с родины или новых эмигрантов (есть такой пунктик в эмигрантском обиходе), но если ему приходилось общаться с действующими российскими журналистами, он демонстрировал подчеркнутую доброжелательность и даже задушевность, на которую в обычной ситуации не был щедр. А вот политические эмигранты из среды радикальной политической оппозиции неизменно вызывали у него напряжение, проявляющееся в трудно сдерживаемом раздражении нервного лая собаки, учуявшей волка.
И это не случайный эпизод. Может, кто-то вспомнит, как на Эхе Москвы интеллигентный ведущий Максим Курников почти также хамил и демонстрировал неприязнь к Навальному, когда того редко, но приглашали на интервью. Конечно, все можно свести к тому или иному аспекту личных отношений, имеющих разную эмоциональную окраску, но для меня это один из ряда примеров того, какие на самом деле напряженные отношения связывают среду российской либеральной журналистики (как в России, так и за ее пределами) и политическую оппозицию из числа наиболее радикальной.
Дабы создать ощущение перспективы, напомню одну историю, рассказанную мне ее участником, о случайной встрече Венедиктова с Сергеем Адамовичем Ковалевым. Они после преувеличенно радостного приветствия со стороны первого обменялись парой симптоматичных фраз. «Что-то вы редко к нам заходите, Сергей Адамович? Брезгуете четвертой властью?» — «Так ведь вы не приглашаете?» — Что за счёты? Всегда рады вас видеть и очень вас ценим!» — «Так пригласите, приеду». – «О чем речь, обязательно!» И, конечно, так и не пригласил (комментарий С.А.). Разговор этот имел место в самом начале 2000-х, но уже после первого дела Ходорковского, когда осторожный Венедиктов сбросил скорость. Вы помните много интервью Ковалева на Эхе или Дожде, думаю, он появлялся здесь неслучайно редко.
Эти примеры – напоминание о том принципиально разном позиционировании, которое характерно для более-менее радикальных политиков и либеральной российской журналистики. У этой разницы несколько уровней, и я бы не сбрасывал со счета возрастную разницу, все-таки журналисты на либеральных каналах другого, отчетливо более молодого поколения, с принципиально другим бэкграундом. Если сравнивать то, что и как писали (и пишут) авторы на grani.ru или ej.ru и на страницах Медузы или Дождя, то можно вроде как сказать, что у авторов оппозиционных сайтов больше публицистики, меньше сдерживающих барьеров и порой больше эмоциональности. В то время как журналистские материалы либеральных изданий более взвешенные, в них нет этого звука рвущейся на груди рубашки и вообще это не публицистика, а журналистика, с профессиональной подоплекой.
Так ли это? Ни на Дожде, ни на Эхе Москвы практически нет новостей, то, что гримируется под новости на самом деле является копипастом новостей, журналистов на местах у них практически нет, они берут факт и тут же погружают его в комментарии. Программа «Здесь и сейчас», именуемая информационной, на самом деле представляет собой раунды комментариев по поводу злободневных фактов, и вся ценность в тех экспертах, которых приглашают для быстрого реагирования на горячие новости.
И, однако, трудно не согласиться, что популярность либеральных СМИ не сравнима с популярностью отвязанных политических сайтов, запрет которых Роскомнадзор – не смотря на систему обновляемыхзеркал – держит на очень низком уровне.
Но если не делать акцент на разнице в языке разных поколений, то возможно главным стоит признать вот эту именно что сдержанность тона, которой придерживаются приглашаемые эксперты, сдержанность, в которой сохраняется конвенция с разными силами российского общества, в том числе и его провластного острова.
Да, все подвергается критике и анализу, но вполне респектабельному, осторожному, без сорванных тормозов, что довольно много говорит о наиболее преобладающей аудитории того же Дождя или Эха: эта аудитории тоже не хочет символизировать себя с полным разрывом, радикальностью и бесповоротностью. Нет, эта аудитория хочет и ищет критики, но такой, какую иногда называют конструктивной, то есть критикой, за которую еще вчера не тащили на цугундер и не лишали возможности общения с читателем.
Понятно, что объявление иноагентами Медузу и Дождь (Эху приготовиться, хотя, может, и оставят как «Колыбель для кошки» у Воннегута), это то, что называется переформатированием общественного пространства, когда еще вчера вполне респектабельное и либеральное, вдруг оказывается недопустимым и запретным. Если помните, в самом начале перестройки была модной система описания России и ее реформ как административной системы, и там показывались этапы использования экспертов, которые нужны в переходный период и от которых неизбежно приходится освобождаться как от балласта на переправе. Либеральная журналистика из извода системных либералов и есть последние могикане этих самых экспертов, которые долго использовались для придания респектабельности режиму, но сегодня режиму не до шуток, он знает то, что не знаем мы, и боится всерьёз, почему и освобождается от балласта.
У ненужного балласта и есть маркировка под названием «иностранный агент». Дело не в том, является ли кто-то или что-то реальным агентом, понятно, что нет, это просто название того, что должно исчезнуть перед тем, как палуба будет полностью очищена от следов банкета из прошлой жизни.
Без сомнения журналисты, объявляющиеся иноагентами, — жертвы политических репрессий и попали под колпак политической кампании по пресечению либеральной журналистики, которая на нынешней этапе признана неактуальной. Это, без сомнения, произвол, и журналистам и СМИ, попавшим под каток, можно посочувствовать. Но вместе с сочувствием стоит кое-то уточнить: они не первые, первые были очень давно, когда им без экивоков перекрывали кислород, когда просто не позволяли найти место для публикаций, пусть даже без гонораров. Но в том-то и состоит общественная уникальность этих СМИ и этих журналистов — то, что они спокойно понимали и принимали все предыдущие этапы репрессий, уверенные, что до них не дойдёт никогда. Как понимали, что готовы заниматься журналистикой только в рамках официального политического поля, и дабы зарезервировать за собой эту непростую позицию, были готовы идти на многие компромиссы с тем, что именуется профессионализмом и политической же вменяемостью.
Можно приводить примеры как самые лучшие из них заметно сдавали назад, когда полемизировали со знаковыми фигурами власти типа Марии Захаровой. Они вдруг теряли остроту и полемический задор, оказывались неготовым к репликам от чиновника-ньюсмейкера, не ставили оппонента в сложное положение, а должны бы были: ибо так вели себя по отношению к тем фигурами, которых не боялись или от которых не зависели.
Понятно, это был не только их выбор, но и выбор владельцев. Поведение Медузы, которая после освобождения из тюрьмы их корреспондента И. Голунова отказалась призвать продолжать отстаивать права тех, кто оставался в узилище, было типологическим, просто руководителю СМИ не хватило ума сказать более обтекаемо или промолчать. Не знаю, несколько обосновано вслед за Навальным назвать эту журналистику ОНП-журналистикой (отбили нашего парня). Но даже если нет, все равно важно понимать, что это не какой-то произвольный выбор позиции, это позиционирование, в котором большая часть российского общества с либеральным словарем в душе узнает себя.
Ведь у нас политика и политическая журналистика – не борьба за власть, а психологический тренинг. Нечто, позволяющее считать себя лучше, чем есть на самом деле, то есть не винтиком и не портянкой, а как бы богатырем на низком старте, который никогда не побежит, не слезет с печи, но это тщательно скрывает.
Именно для этого умозрительного либерала символический пистолет, приставленный к виску либеральных СМИ, это реальная трагедия, потому что рушится или готов к обрушению образ самого себя, умело камуфлирующего за риторикой как бездействие, так и готовность к компромиссу собаки, прикидывающейся волком.
А вот радикалы и сочувствующие им, это какой-то Чацкий на балу в Кремле – неуместный и мало кому интересный.