Наказание без воспитания
Поговорим о грустном.
Пожелание зла российскому государству и российским гражданам — довольно частая формула выражения чувств со стороны ограбленных украинцев и крымских татар. Как, в общем, и прибалтов, поляков, других соседей по бывшему соцлагерю, а теперь и арабов-суннитов.
У этой темы есть несколько поворотов, в основном, риторических, ибо до Нюрнберга далеко, как до луны. И, однако, оппоненты российской власти порой задаются вопросами: а не стоит ли простить всех скопом, чтобы не увеличивать ожесточение в обществе? А если прощать или не прощать по суду, то – чисто теоретически — в какой степени рядовой гражданин РФ несет ответственность за преступления государства? И насколько оправдана жажда накануне обыкновенных обывателей, поддержавших Крым и Донбасс? Да и будут ли они наказаны, если путинское государство ослабнет до такой степени, что ответственность за поведение агрессивной державы окажется переложенным на плечи галерки?
Евгений Ихлов полагает, что наказание должно быть осмысленным, а так как путинский крымнашист ни ухом, ни рылом не понимает, почему плохо красть чужое и радоваться соседской беде, даже если другие это делали раньше, то и наказывать его бессмысленно, как младенца за мокрые пеленки. А вот люстрация вполне даже справедлива.
Соображение резонно, но надо сказать, что наказание совершенно необязательно преследует воспитательную цель. А если и воспитательную, то далеко не всегда для самого нарушителя закона. Куда чаще наказание — это возмездие, а объектом наглядного воспитания являются, так сказать, зрители, аудитория, общество.
В этой связи я хотел бы привести пример того, как чувство законной справедливости (очень часто не отличимое от чувства мести) функционирует в Америке, стране с суровым отношением к нарушителям закона. Примеров экспрессивного возмездия (без особого желания воспитывать) можно привести множество. Я буду говорить об одном: о наказании Японии за нападение на Пёрл-Харбор.
Говорить будем, конечно, не о моральном аспекте (мы не в церкви), а о практическом. Через два месяца после нападения на Пёрл-Харбор, в соответствии с указом Франклина Рузвельта, были интернированы все японцы, проживавшие на тихоокеанском побережье. В концентрационных лагерях оказались 120 тысяч японцев (из них 62 процента граждане США). Интернировали не за антиправительственную деятельность или непатриотичные высказывания, не за предательство или шпионаж, а за национальность. Известен только один случай, когда интернированной японке по суду удалось освободиться из лагеря.
О широко распространенной тогда японофобии напоминает вполне свежий и во многом остроумный фильм «Little Boy» (2015, в русском переводе — «Малыш», по названию бомбы, сброшенной на Хиросиму), где рассказывается о ребенке, пытающемся силой воли вернуть попавшего в плен к японцам отца. Мальчик после разговоров со священником пытается медитировать, над ним, конечно, подсмеиваются, но все меняется, когда приходят первые известия о ядерном взрыве в Хиросиме. Симпатичные и, скорее всего, типичные обыватели радуются ядерному взрыву, как рождественскому подарку. Нет, как божьему чуду. Чужое несчастье вызывает слезы радости и твердое убеждение, что это мальчик концентрацией воли (молитвой) покарал вероломных японцев.
Понятно, что фильм — лишь художественная реакция на то, что реально существовало и существует в законопослушном американском обществе: нарушение закона, вероломство должно быть отмщено, жестоко наказано. И совершенно неважно, что решение о нападении на Пёрл-Харбор принимали высшие военачальники Японии, а граждане лишь в разной степени сочувствовали и гордились военным успехам родины.
Если кто-то полагает, что месть — не христианское чувство, тот, возможно, не очень осознает роль религии в жизни общества. Ни одна религия, ни одна конфессия ни разу (насколько мне известно) не выступила против военных действий своего государства, не взирая на уровень кровопролитности этих действий. Религия легитимирует государственное насилие, а рассуждения о подставленной щеке — это для быта и умиротворения бытовых страстей. К войне это не имеет никакого отношения.
Именно поэтому атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки были восприняты религиозными американцами с восторгом, и отношение к ним меняется очень медленно. Даже в 1945 году (когда закон об интернировании японцев был отменен, хотя только в 1988 Рейган принес официальные извинения японцам, назвав интернирование «расовыми предрассудками, военной истерией и ошибками политического руководства») 85% американцев полагало атомные бомбардировки Японии правильными и справедливыми. В 1991 так считали 63% американцев, в 2015 — 56%.
Понятно, что разнятся и партийные предпочтения: более ура-патриотичные республиканцы дали в прошлом году 74% процента поддержки бомбардировкам, демократы — 52%. Более молодые люди, от 18 до 29 лет, не так категоричны, среди них сегодняшняя поддержка бомбардировок составляет 47%.
Естественно на официальном уровне никто о мести не говорит, повторяют только известную мантру, о том, что ядерные бомбардировки спасли множество жизней, как американских, так и японских. Что не лишено резона. Военное командование Японии, несмотря на ряд существенных поражений армии и ковровые бомбардировки японских городов, в том числе, Токио, были неуступчивы и хотели воевать до последнего. И в любом случае не хотели соглашаться на капитуляцию и демилитаризацию (то есть на потерю доминирующих позиций военных в обществе). Атомные бомбардировки оказались убедительнее доводов Забайкальского фронта Красной Армии.
Но в этих бомбардировках была, несомненно, огромная доля возмездия, ведь о том, чтобы сбросить атомную бомбу на Японию Рузвельт и Черчилль договорились в сентябре 1944, почти за год до Хиросимы.
Конечно, это далеко не единственный пример (помимо войны в Афганистане и Ираке после 11 сентября) действия механизма возмездия. Я бы даже такой говорящий факт из совершенно другой области (что в американских тюрьмах сидит более двух миллионов заключенных, причем многие за ненасильственные преступления) интерпретировал как принципиальность, замешанную не столько на воспитании, сколько на чувстве справедливого возмездия.
В Америке вообще жажда восстановления справедливости — одна из особенностей национальной культуры. Если грабитель нападет, скажем, на фермера или изнасилует его дочь, то на его поиски для скорейшего наказания (особенно в южных штатах) — до всякой полиции — выйдут соседи пострадавшего. Кстати, это косвенное доказательство отсутствия у государства монопольного права на насилие.
Так что Ходорковского многие протестанты просто не поняли бы? Как это простить преступление, это ведь значит поощрять его? Да и наказание без воспитания, как мы видим, не только бывает, но и распространено куда шире, чем нам порой кажется. Конечно, резонно возразить — а нам-то протестантские штучки разве указ? Мы сами с усами и православной бородой с капустой.
Это верно, как верна суверенная демократия. Да и вообще русская безответственность и синоним ее – широта души (широк русский человек, я бы сузил). Но, помимо того, что русская культура давно впитала протестантскую: нет бога, кроме масскульта, и Голливуд — пророк ее, вопрос стоял об ответственности в иллюзорной перспективе наказания за грехи наши тяжкие. До Нюрнберга дальше чем до государства Снежной Королевы: поэтому в нем многое возможно, даже то, во что и поверить сейчас нельзя.