Ностальгические сумерки сознания
«Петровы в гриппе» интересны, прежде всего, неизбежными ассоциациями. Кому-то, во многом справедливо, могло показаться, что Серебренников продолжает линию позднего и сбитого с толку перестройкой Рязанова с его «Старыми клячами» и прочими экзистенциальными проявлениями утомительной русской сумятицы. То есть режиссер вступает на путь отказа в признании за этим социальным пространством право на будущее, человеческая комедия на фундаменте чисто российской бессмыслицы, пафосной и неумной. Но это путь тупиковый: открывать открытую дверь смысла мало.
Но при более внимательном рассмотрении у «Петровых в гриппе» легко обнаруживается другая и более точная рифма — фильм Сидни Люмета «Телесеть» (1976), которая тоже показала социум в период буйного умопомешательства из-за непонимания, как вообще в этом бардаке можно жить?
Конечно, «Телесеть» — это сумасшествие другого социального пространства, с куда более прочным рациональным фундаментом, но сама интенция показа того, как привычное легко слетает с катушек, с прочной вроде как резьбы и идет вразнос, здесь Серебрянников отчетливо идет вслед Люмету.
Вообще у «Телесети» много корней, которые потом дадут всходы в русском кинематографе: сумасшедший «пророк воздушных путей» Говард Бил очень похож на смесь Кашпировского с Прохановым (с легкой имбирной нотой Шендеровича). Бил, перебрав накануне, почти случайно начинает слетать с катушек в прямом эфире, после чего своими откровениями и искренностью на краю бездны легко зомбирует многомиллионную аудиторию. А его игра на противоречиях и проклятия в адрес телевидения – это то, что буквально через несколько лет после «Телесети» будет воплощено в культовом «Москва слезам не верит»: в русском искусстве ворованный воздух всегда слаще. И слова «скоро ничего не будет кроме телевидения» почти без сомнения режиссер Владимир Меньшов услышал в «Телесети» и запомнил с пользой для себя.
Вообще в фильме Люмета, как и у Серебрянникова, много бурлеска, который отыгрывается в наше время: удивительным паролем звучит имя Сноудена в контексте борьбы с ЦРУ буквально в первые пять минут ленты, что начинает намекать на какую-то игру времени, как и фамилии героев, например, уходящего на пенсию редактора отдела новостей именуют Максом Шумахером, как сумасшедшего гонщика, обгонявшего время. То есть имя наоборот. И через поколение.
«Телесеть» опасно пересматривать после «Петровых в гриппе»: возникает ощущение, что «Телесеть» не предшествует, не приквел, а сиквел «Петровых», и, кажется, что и здесь вот-вот начнется карусель постсоветского абсурда. Так образ главы «Вселенской освободительной армии» в черной папахе с красной лентой, который становится героем передачи «Час Мао Дзэдуна» с убийствами и грабежом банков в прямом эфире, это вполне уже абсурд по-нашему.
Но, переиначивая Толстого, можно сказать, что каждый несчастливый социум (и есть ли счастливые) сходит с ума по-своему. И поэтому, хотя порой переклички кажутся нарочитыми, американским 70-м не грозит опасность сойти с ума по-русски: не хватает глубины, что ли, сумасшествия, которое есть ни что иное как асоциальность. Да, асоциальность показана и в «Телесети», но насколько она робка, венозна, насколько ей нужен кислород буйного и непримиримого в своем заскоке.
Не то «Петровы в гриппе» (хотя все время тянет сказать: в гриме), но вот последний штрих. В начале перестройки единственный ленинградский художник, удостоившийся статьи в журнале «А-Я», который делал знаменитым почти любого (и богатым в придачу, чего тогда еще не знали), уезжал в Америку. А за несколько дней до отъезда позвал близких друзей как бы на хохму: решил снять на видео облупленные и заплеванные дворы Васильевского острова, на который никто не приедет умирать, в качестве лекарства от ностальгии, если она вдруг покажется в проеме дверей в Квинсе.
Никто, в том числе Юра, бывший крестным моего сына, не знал, что ностальгии давно нет, куда она делась и когда исчезла, надо еще подумать, но лекарства от нее никому давно не требуется. Однако об этом знают эмигранты, а вот Серебрянников, кажется, не в курсе. Его «Петровы в гриппе» — это такой фильм Дышленко с облупленным, заплеванным задником постсоветской жизни, которая должна излечить от мыслей о возвращении. И как Юра искал трещины и неприбранность проходных дворов между 2-й линией и Съездовской (как будто некрасоту в России надо искать, а не избегать, как рутины), так Серебрянников собирает все возможные штампы уже опороченного и вышедшего в тираж русского убожества, несмешного и утомительного, от вечных аккордов водки до гаммы философствующего Ноздрева в халате.
Очевидно, режиссер знает, что делает. Жираф большой, ему видней ностальгические сумерки сознания, это мы смотрим назад, он – вперед.