Письмо крымскому другу

Спешу уведомить тебя, душа моя Аркаша, какие со мною чудеса творятся. Ты знаешь, как любил тебя, пока ты был пресветлым в православии, и даже когда ради тела погубил душу, презрел нетленную славу ради быстротекущей и, на человека разъярившись, против бога восстал, я продолжал любить тебя, Горацио, Пилад, Альтшуллер, брат. Потому что я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног — но мне досадно, если какой-нибудь Бабченко разделяет со мною это чувство. Ты, который не на вэлфере, как можешь ты долбить дятлом благоглупости? Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Манхэттен, оскудевший, во время коронавируса, Маска, его дурацкую Теслу, галереи Сохо, закрытые на амбарный замок, Меланию и ее кавалера Осю, еврейский Новый год, который с радостью справляет туча комаров по обе стороны Атлантики, то мое Беляево и его автобус 762 наводит на меня тоску и бешенство. В 4-ой главе «Махроти всея Руси» я изобразил иносказание своей жизни; когда-нибудь прочтешь его и спросишь с легкой улыбкой: где ж мой Рубинштейн в виде ангела с трубой? в нем дарование приметно — услышишь, милая, в ответ: он удрал в Берлин и никогда обратно в прошлое не воротится — даже пенсию оформить, только по доверенности.