Рост агрессивности в русском обществе сидит, конечно, на политических качелях, которые раскачал недалекий политик в душном имперском раже. Но почему так легко раскачал, как ложечкой сахар размешал; почему не возникли сдерживающие, демпфируюшие плотины, которые некоторые шутники называют нравственностью? Потому что нравственность не являлась фундаментальной ценностью православия, выбранного, конечно, не за истинность или лепоту, как уверял летописец, а за силу. Как отмечает Панченко, уже в первых интерпретациях русского православия отсутствует нравственная составляющая. «В ней нет буквально ни слова о христианской нравственности, ни слова о Десяти заповедях и Нагорной проповеди. Следовательно, крещение не воспринималось как этическое обновление и этическое обязательство. Следовательно, для неофитов эпохи Владимира этика вообще не составляла проблемы». Зачем же тогда православие было трансплантировано в русскую культуру? Что же привлекало русских в Греческой вере? Возможность легкого спасения посредством крещения, как ритуала. И это оказало длительное воздействие на русскую культуру. Отсутствие нравственного стержня не давало возможности развиться рефлексии, способной разделять поступки (да и самих православных) на нравственные или безнравственные. «Основываясь на постулате «крещение есть спасение», современники и потомки Владимира получали картину мира, лишенную противоречий и оппозиций. Точнее говоря, существовала оппозиция христианин — язычник, крещенный — некрещенный, но не было оппозиции хороший христианин — плохой христианин». Православный — хороший по определению. Возможность для роста, называемого нравственным, если не отсутствовала, то тормозилась. Отсюда один шаг для метафизического и мракобесного антиисторизма: свой — всегда прав, чужой — враг, дурак и немец. Он и был сделан почти сразу. А вы еще спрашиваете, почему Крымнаш?
Эхо сервильности
Одной из специфических особенностей путинской культуры стало общественно значимое распространение людей, которые сами себя полагают хитрыми, большинство уважительно считают их хитрожопыми, и только ничтожная часть понимает, что они глупо-самодовольны и наивны. Тот, кто дал имя эпохе, — Путин с первых дней у кормила в хвост и в гриву эксплуатирует правило «не пойман — не вор», и, кажется, искренне не понимает, что для элементарного уважения к его статусу куда вернее соблюдать не менее древнюю максиму: «жена Цезаря должна быть вне подозрений».
Но я не о Путине, а об Алексее Венедиктове, либеральном гипсовом эхе Путина. Его хитрая-хитрожопая-глупо-самодовольная-наивная политика подведомственного ему Эха вот-вот склонится к неизбежному финалу. На взгляд, оснащенный формалистским «остранением», Эхо — это такая лесная, облитая ярким солнцем полянка из мультфильма про Машу и медведей: ровная английская травка, кустики-картинки и грибки как в мечтах. Но только наклонишься, чтобы сорвать лакомый грибок, как левая нога с противным скрипом и вздохом уходит в чмокающее болото говна. Как так — ведь лужайка на вид такая цельная и живая? Но пока рассуждаешь, и вторая нога проваливается по колено туда же. Что-то баскервильское — шаг влево, шаг вправо — карается ямой говна по горло. А если повезло, если с лагами, зарубками, заметами и опытом добрался до заветного грибка, который на упругой ножке, со знакомой шляпкой, хороший и аппетитный — но поднесешь поближе: и то ли кажется, то ли мания какая — отдаленный запах общественного туалета на железнодорожной станции Дробильно-Сортировочная бьет в нос.
Понятно, что у хитрого Венедиктова выставленная на общественное обозрение стратегия — спасти всеми силами радио с натужными элементами независимости и, как принято говорить, уникальный трудовой коллектив. Беда в другом — политика любого СМИ — слоенный пирог, если нежно-копченый палтус и севрюжену с хреном обмазывать (давайте сменим ингредиент, а то приелся как пастернаковское море) прокисшим майонезом, то в результате будет не дифференциация читателей-слушателей на ценителей правды и фанатов кислого майонеза для обмана хитрожопого начальства, а именно то, что начальство и заказывало: дезориентация читателя и дискредитация того вменяемого, что было, остается, но тает на глазах…
Мы — временно побежденные несправедливой судьбой
Так сказал автор знаменитой «Апологии истории», нам ничего не остается, как согласиться с его мрачной констатацией, или хотя бы подумать о ней более подробно. Да, за историческим горизонтом, заглянуть за который нам, скорее всего, не суждено, Путин будет низвержен с красочным позором, обычной жестокостью и радостной яростью, как и все его пафосные предшественники; его клиентела постарается добежать до Страсбурга, чтобы не быть растоптанной в самом справедливом суде в мире, когда песочные часы перевернутся опять, черное вновь станет черным, белое белым. А главное — здесь уверенности уже меньше — опять вернется серое, то есть оттенки.
Что настоящее выглядит свалявшимся комом замоченного белья, что рассмотреть это настоящее очень часто труднее, чем понять и увидеть без прикрас прошлое, знал уже упомянутый Марк Блок, не желавший вслед за своей (и нашей) болью помогать нам/себе упрощением. Дело в том, полагал он, что «непосредственное наблюдение — почти всегда иллюзия… Все увиденное состоит на добрую половину из увиденного другими».
Нам кажется, что видим и мыслим мы сами, сами различаем тьму от света: но мы, даже не сознавая этого, пользуемся неточными, не до конца запомненными цитатами как окулярами. Настоящее не только слишком близко, мы внутри него, как, впрочем, и оно внутри нас. Мы внутри кратковременного, но буйного восторга, который только увеличивает градус с каждым новым днем, нам это кажется порой сумасшествием, а единственное, что успокаивает хотя бы на время, воспоминание: это было в истории России и было уже ни раз. И нам кажется вполне естественным заниматься и интересоваться только последствиями, так как причины слишком далеки и обескураживающи.
Но даже очень прозорливый наблюдатель может ошибаться. Так Марк Блок, человек не только умный, но и мужественный и как никто умевший совмещать слово и дело, утверждал: «Коллективная же психология почти не поддается эксперименту. Невозможно — да на это никто бы и не отважился, даже если б мог, — умышленно вызвать панику или взрыв религиозного энтузиазма.» И это было написано в эпоху национал-социализма, с которым сам автор по мере сил сражался, хотя в личной войне потерпел поражение. Умышленно вызывать панику и взрыв религиозного энтузиазма умеет самый заштатный диктатор, на этом власть диктатора и держится. Да и что будет представлять из себя диктатор, если восторженный и влюбленный электорат будет воспринимать его рационально, как лысого, тупого и жадного дядьку, а не внутри облака религиозного энтузиазма? Мы — продукты культуры, обеспечивающей нас оценками, предубеждениями, мифами, воспринимаемыми как реальная история.
На что опирается Путин — на страх, на свои войска, на Киселева и Соловьева с Рашей Тудей под мышкой? Он опирается на традицию, отшлифованную в русской культуре. Ни какое бы ФСБ с НКВД и толпой Геббельсов не помогли бы ему (и всем его жестоковыйным предшественникам) удержаться и три дня у власти, кабы он не опирался на авторитетную в русской культуре тенденцию безусловного и радостного патриотизма, делегирования прав на действие и понимание вождю, диктатору, царю, на тождество между государством и империей. Мы боремся не с Путиным, мы боремся с русской культурой, обеспечивающей демагогов властью, а «народ» — подарочной целлофановой упаковкой из блестящего и шелестящего мифа. Против мифа, как известно, нет приема, окромя другого лома.
Почему не удается переубедить оппонента?
В связи с Путиным и громогласной поддержкой его подведомственным населением, во многом (хотя и не во всем) обеспеченной путинской же пропагандой (как нам кажется, примитивной), в очередной раз возникает вопрос: а можно ли переубедить оппонента, если он, на наш взгляд, роковым для себя образом заблуждается? Помимо здравого смысла, отвечающего на этот вопрос сокрушенно и отрицательно, есть вполне научно проверяемые данные, свидетельствующие о том, как трудно (если вообще возможно) исправлять чужие политические убеждения (заблуждения, взгляды и пр.).
Одним из первых это заметил психолог Жан Пиаже, обнаруживший, что любой человек(а не только зомбированный путинец) не принимает к сведению информацию, если она противоречит его убеждениям. Однако более современные исследования утверждают, что носитель политических убеждений не просто отвергает информацию, вступающую в конфликт с его картиной мира, а чувствует удовольствие от этого неприятия: сам мозг вознаграждает его за верность.
Дрю Уэстин, психолог и нейрофизиолог, подключал мозг испытуемых к сканеру, что позволило ему получить документальное подтверждение предположению, что мозг человека работает аналитически только при потреблении отрицательной информации о политическом оппоненте. Лишь в этом случае мозг работал рационально и, как говорили комментаторы советских космических полетов, в штатном режиме. При получении негативной информации о «своем кандидате», области мозга, связанные с логическим мышлением, благополучно отключались, зато включались области, связанные с эмоциями. А вот эмоции, в свою очередь, легко отвергали информацию, которую считали противоречивой.
Более того, именно в этот момент мозг подопытного выделял эндорфины — естественные опиаты организма — наполняя его теплотой и счастьем. Иначе говоря, человек с легкость прощал ошибки «своего кандидата», как бы входил в его положение, а за свое благородство вознаграждал себя сам чем-то похожим на маленькую эйфорию или по словам специалистов, «приход».
Именно поэтому так трудно переубедить даже интеллектуально слабого оппонента: мы пробуем бороться логикой, а у нашего противника в ответ одни голые эмоции. Разные, почти не пересекающиеся пространства. На эмоциях, а не логике построена и самая изощренная пропаганда: она доказывает, что потребитель пропаганды прав, даже тогда, когда ошибается. Именно поэтому так легко побеждает имперская и националистическая пропаганда: ты прав уже потому, что русский. На этом же, кстати говоря, построена и любая реклама.
Уэстин ничего не говорит о том, меняются ли реакции мозга, если отрицательная информация о собственных убеждениях начинает поступать непрерывно: то есть тебе говорят, что ты счастлив так, что пар идет из ушей, а у тебя перед глазами голые полки с трехлитровыми банками патиссонов и пыльные консервы с морской капустой. То есть тебе говорят халва-халва, но ты уже ничего не можешь поделать с ощущением, что давно жуешь обыкновенное дерьмо. В этом случае даже самый зомбированный мозг начинает думать. Медленно, но в правильном направлении. Но до этого, увы и ах, далеко.