Предварительный некролог

Обсуждение скандала в «Коммерсанте» двумя бывшими его главными редакторами, предпочитавшими, понятное дело, говорить больше о себе, позволило мне вспомнить, как я тоже первый раз получил премию «Коммерсанта». Тоже – потому, что уволенные журналисты сначала получили такую же премию, а потом были выведены за штат. Было это более четверти века назад и имело трагикомическую, если не анекдотическую подоплёку.

В ту осень у меня гостили друзья из Германии, мы крепко выпили за ужином, устали от бурного обмена словами и разбрелись по комнатам, и тут раздается звонок от «Коммерсанта», и мне заказывают к утру статью на смерть Лотмана. Гостившую у нас пару мы разместили в большой комнате с библиотекой, они уже выключили свет, будить их было неловко. Интернета, по сути, ещё не было, уточнить что-либо было невозможно, голова после литры выпитой плавно покачивалась на волне моей памяти, поэтому писал я, как говорится, между строк, а утром отвёз текст (или дискету, уже не помню) кому-то из питерской редакции.

Я начал сотрудничать с «Коммерсантом» по той же примерно причине, что и другие: только новые газеты и журналы могли платить, и интеллектуалы, потерявшие возможность кормить семью на университетскую зарплату, пошли в журналисты, что журналистике пошло на пользу. Я, правда, заходил с другого конца, у меня не было никакой тёплой позиции в университете или Союзе писателей, я был представителем недавнего андеграунда, издававшим тогда некоммерческий журнал и искавшим возможность, где заработать.

И мне определенное время нравилось публиковаться в «Коммерсанте», разочарование пришло позднее, а получило формализацию уже в Америке, когда я стал регулярно читать американские и английские газеты, и понял, что «Коммерсант» совсем не похож на них, хотя позиционировал себя именно, как единственное русское издание, продолжающее традицию мировой журналистики. В случае «Коммерсанта» это был такой рафинированный взгляд над схваткой, поверх барьеров, без политики и социальной солидарности, чего, конечно, ни в Guardian, ни в New York Times, ни Washington Post никогда не было, да и не могло. Да и в престижных западных СМИ журналистика факта и журналистика мнения были разделены, но журналистика мнения была настолько социально отчётлива, что именно она создавала понятийный фон для интерпретации журналистики факта.

То, что пытался представить (и представлял) «Коммерсант» было с самого начала попыткой закамуфлировать обстоятельство работы его журналистов на тех, кто успешно приватизировал собственность, и для прикрытия называли эту группу  — средним классом. Журналисты были рады, что нашли платежеспособного клиента, и не выпячивали заказной характер своей работы, дабы утвердить позиции собственной беспристрастности.

Да, так как по большей части журналистами были хорошо образованные интеллектуалы, то они вынуждены были защищать свои амбиции и вносить в тексты то культурное измерение, которое легко обнаруживал и ценил понимающий читатель, но эта противоречивость лишь сбивала с толку. «Коммерсант» не был газетой среднего класса, потому что этого среднего класса не существовало, а была лишь прослойка обслуживающего персонала новых русских богатых. Не был он и инструментом создания этого среднего класса, так как в ситуации, когда источником основного богатства была приватизируемая государственная собственность, средний класс возникнуть не мог и не возник. Да и он был бы конкурентом олигархическому номенклатурному капитализму, одним из столпов которого был «Коммерсант».

Не знаю, надо ли говорить, что и сама структура газеты практически с самого начала была моделью происходящего в стране: заоблачное высокомерие тусовки вокруг руководства и обслуживающие и зарабатывающие для них реальный и символический капитал трутни-интеллектуалы на зарплате, которая, конечно, казалась заоблачной для журналиста каких-нибудь «Московских новостей» или петербургского «Часа пик». Я не говорю о зарплате хрестоматийного учителя или преподавателя вуза в 90-х.

Кому-то, возможно, казалось, что это был этап борьбы между сторонниками коммунистического реванша и демократической альтернативы. Но это была удобная ширма, за которой шла борьба за то, чтобы приватизировать государственную собственность, минимально делясь с теми, кто помогал ее приватизировать. И «Коммерсант» с самого начала был на стороне тех, кто хотел бы приватизировать все, поступаясь малым, необходимой платой за информационную и прочую поддержку, которую «Коммерсант» и оказывал.

Да, была попутная деятельность: дабы считаться авторитетным информационным инструментом он должен был иметь репутацию культурно и интеллектуально осмысленного продукта. Он и был таким, как, собственно говоря, и НТВ, какими сегодня являются «Ведомости», «Дождь» и другие издания с репутацией интеллектуально осмысленных. Эта осмысленность — оборотная сторона отчетливой игры на стороне бенефициаров приватизации и залоговых аукционов, с побочной деятельностью в виде информирования общества приемами, похожими на журналистику факта.

Я это говорю без осуждения: интеллектуалы всегда работают на тех, кто им платит, хотя я был свидетелем эпохи интеллектуальной работы без материального вознаграждения, но это правильнее рассматривать как исключение. Тем более что и представители советского нонконформизма, как показал опыт, были прочнее при искушении тюрьмой и подпольем, а вот искушения деньгами и славой тоже, в основном, не выдержали.

То есть «Коммерсант» давно потерял свой статус калиброметра ввиду того, что его позиция якобы над схваткой легко дезавуирована как мнимая, а исключительная интеллектуальность потерялась на фоне естественного роста интеллектуального уровня других изданий (то есть потеряла и эксклюзивность), «Коммерсант», скорее, важный симптом того, что случилось с российским обществом и его интеллигенцией в постсоветский период. Они продались.

И уточнение: а имели ли они шанс не продаться тому, кто согласился платить за их работу, легко рифмуется с вопросом: а был ли вообще шанс на иной вариант развития. Вряд ли. Не в этот раз.