Причины наших неудач
Причин, по которым российское общество так слабо, состоит из очень мелких и обособленных групп и отдельных фигур, не умеющих договориться друг с другом, конечно, много. Я бы выделил из них — кризис доверия. Доверия внутри оппозиционного — даже слово не подобрать: движения, протеста, онлайн тусовки, что ли. Все слова неточные, но доверие между теми, кто разделяет оппозиционные настроения, — минимальное.
Некогда консервативный философ Фукуяма исследовал этот феномен, названный им «социальной добродетелью», показывая, как меняется поведение членов общества (и само общество) в зависимости от уровня доверия между ними.
Если добавить национальной специфики, то низкий уровень доверия внутри оппозиции, как и внутри образованного сословия людей, кажущихся нам единомышленниками, будет определяться рядом мифов, которые и представляют это сообщество точнее других.
Я бы выделил три таких мифа. Первый – распространенное убеждение, что, кроме меня и некоторых моих знакомых и коллег, все замараны, когда-то работали на структуры администрации президента, отвечают в той или иной степени за установление путинского всевластия, и их оппонирование Путину сегодня — не вызывает доверия и одобрения.
Дело, конечно, не в Павловском, Гельмане и других, которые зарабатывали на проправительственной политтехнологии до тех пор, пока их услуги были востребованы, а затем резко, как стакан воды выпив, стали азартными критиками путинского режима и ими же созданной системы.
Дискуссия, состоявшаяся на одном либеральном ресурсе после опубликования там интервью Павловского, показала следующее: доверия в этой среде нет никому и никакому периоду в истории путинского (и допутинского) режима. Многие справедливо указывают, что уже согласием «не касаться политики», писать свои стать про кино, театр, литературу, искусство — многие представители интеллигентского сословия подписали негласный пакт о сотрудничестве с путинским строем, согласившись получать внушительные гонорары за невмешательство в политическую жизнь.
Теперь вдруг некоторые решили, что можно улучшить состояние общества, проведя новую границу, структурировав его из тех, кто не очень продался или продался по неразумению, или не продался, а только не до конца понял уровень опасности, когда обменял высокие гонорары на позицию невмешательства. И решили, что можно безболезненно трансформировать интеллигентское сообщество, выведя за его пределы наиболее одиозных персонажей.
Понятная, но трудно исполнимая задача. От сообщества поваров или садовников сообщество интеллектуалов отличается тем, что, даже при плохой репутации, может резервировать за собой право на высказывание, которое может оказаться более ярким, чем у деятелей с менее противоречивой репутацией. То есть Белковский, Павловский и иже с ними подчас говорят интереснее, чем их более нормативные, но ригористичные (мне-то ригоризм нравится) товарищи.
Скорее всего, дело упирается не в нравственность, а в финансирование культуры и вполне понятное нежелание культурных деятелей поздней путинской поры выбрать себе зияющую бедность и независимость как путь. Это, а ни что иное, не дает сегодняшнему ригоризму по отношению к запятнавшим себя коллегам, стать трендом. Слишком многие куплены или были куплены ранее. Искушение деньгами не преодолено и не отрефлексировано. Культурной деятельности это подчас не мешает, но обратно получить девственность в массовом порядке — проблематично. Поэтому и происходит грызня по поводу: кто кого и насколько предал, кто как это признал и искупил, а кому прощения не будет никогда.
Но при всей симпатии к стойкости и невозможности забыть про прошлые шалости культуртрегеров, бесперспективность деления по уровню продажности очевидна. Конформизм или нонконформизм – устойчивые стратегии, как бы кто (я, например) не ругали конформистов, их всегда будет подавляющее большинство. Резоннее не упрекать за душевную слабость (уж какая есть), а менять условия бытования культуры. Что в современных условиях такая же, впрочем, фантастика, как и другие виды плюрализма.
Вторая часть мифа (или второй миф), придающая слабость интеллигентской оппозиции Путину, — социально-экономическая. По сути дела подавляющее большинство российской оппозиции исповедует правые политические и экономические взгляды. То есть среди тех представителей так называемой элиты, кто Путина (как символ, конечно) поддерживает, и тех, кто этого же Путина критикует, политико-экономической разницы практически нет. То бишь, конечно, есть, но требует самых разнообразных и не всегда конструктивных уточнений, которые не затушевывают одну отчетливую вещь: и противники Путина, и сторонники — за неограниченный социальными конвенциями олигархизм. И когда вы черпаете симпатию, да и финансовую поддержку из одного источника, вам требуются дополнительные усилия, чтобы декларировать различия между собой и своими оппонентами. Если, конечно, не прибегать к однообразным мантрам: мы за институты гражданского общества, суды, выборы, партии. Да, мы такие же правые, как путинские сторонники, но мы — хорошие и честные, а они обманщики, манипуляторы и авантюристы. Чуть-чуть замкнутый круг.
Третий миф — о великой культуре. По умолчанию предполагается, что социальная и политическая жизнь у нас дрянная и позорная. А вот культура на удивление великая, эталонная, лучшая в мире.
Почему этот миф важен для интеллигенции, в том числе либеральной? Потому что представитель культуры, таким образом, не в болоте живет под именем российская социальная система, а как бы глубже, в толще самой культуры, и позиции эти значимые и знаковые, потому что символична и значима сама культура.
На самом деле русская культура вполне соответствует социальной и политической жизни, потому что культура, не в узком понимании, как сумма произведений прошлого и настоящего, а в широком, как совокупность традиций, привычек и обычаев, правил поведения и системы доминирующих ценностей, и есть основа того тупика, в котором много веков бьется рыбой об лед бестолковая русская жизнь.
Сбивает с толку некоторое количество европейски признанных создателей знаковых артефактов, но и эти артефакты, на самом деле, далеко не такие многочисленные, как в других более древних европейских культурах, не противоречат тому политическому и социальному тупику, который и представляет собой российская жизнь. А во многом этот тупик и продуцируют. Поэтому столь и отличаются местные, внутренние интерпретации этих артефактов, и внешние, мировые. Для внутреннего употребления распространены положительные, восторженные, комплементарные коннотации этих произведений, как вершин мировой культуры. В то время как внешние, в редких случаях совпадая по модулю оценки, делают акцент на экзотичности, парадоксальности, противоречивости заложенных в этих произведениях смыслах.
Но в любом случае, как бы не оценивать отдельные достижения русской культуры, эти достижения не меняют и вряд ли изменят тенденции развития русской истории, в которой, кроме парадоксальности и социальной несостоятельности, другой уникальности найти сложно.
Почему миф о великой русской культуре имеет отношение к невозможности оппозиционной интеллигенции ощутить солидарность и зримо противостоять каноническому движению в тупик (с редкими, раз-два за век попытками выйти на траекторию нормы в европейском понимании)? Потому что миф о великой культуре препятствует осознанию реальности и заставляет искать индивидуальную стратегию вписывания в мировой контекст, потому что только индивидуальные стратегии, как показывает опыт, бывают удачными.
В то время как более трезвое осознание и своего места в социальном пространстве, и своего места в культуре, и места отечественной культуры в пространстве мировой приучает к большей отчетливости и вменяемости.
В результате не столько мундиры голубые и покорный им народ, сколько отсутствие доверия, противоречивая политико-экономическая позиция и избыточная амбициозность оказываются причинами, препятствующими весомой политической роли российского образованного класса. Как результат, отсутствие уважения в обществе и роль аутсайдера.