Контрастные политические события (вроде голосования за конституционные поправки, политические изменения, проявляющиеся на знаковых фигурах, типа режиссера Серебренникова, повод не имеет значения) привычным образом поляризуют общество. Это отнюдь не двузначная поляризация «за» и «против», важны нюансы, которые и обеспечивают появление целого спектра несовпадений.
Среди этого множества встречается и осуждение безапелляционного тона наших эмигрантов, которые (по версии возражающих им) пользуются своим безопасным положением, дабы учить свободу любить тех, кто горе мыкает здесь и сейчас, рискуя если не жизнью (до этого по большей части не дошло), то карьерой и благополучием. Потому что для отстаивания своих пусть не столь ярких, но понятных убеждений, которые можно назвать убеждениями здравого смысла: для выбора между очень плохим и не до такой степени плохим – тоже нужны и стойкость, и достоинство.
По поводу позиций эмигрантов я лишь повторю известное: так как в русской культуре, не изжившей стадные комплексы, эмигрант – это почти что изменник, дезертир, слинявший с поля боя в самый решительный момент, то крайности в позиционировании самого эмигранта понятны. В отличие от других культур, где эмиграция – это просто частный выбор, где жить, и не означает корневого обрыва с культурой, русско-советский эмигрант ощущает то облако потенциальных претензий, в которое попадает, возвращаясь в культуру, скажем, на полях общего русскоязычного фейсбука.
Более того, сам фейсбук – это такая пограничная, казалась бы, полоса, она не маркирована метрополией и колониями, в ней место проживания – всего лишь возможное уточнение среди многих, и однако вопросы о том, кто к кому пришел выяснять отношения, периодически возникают. Эмигранты, тем более с американским паспортом, с полным правом могут утверждать, что и русский фейсбук – американское изобретение и вотчина. А русские аборигены резонно возражают, что обсуждаются, в основном, болезненные русские вопросы. А раз так: вы – отрезанный ломоть, макайте его в ваш кетчуп, а не в нашу рязанскую сметану.
Но у эмигрантской позиции, как части комплекса дезертирства, есть и непрерывное объяснение себя, как спасшего семью и детей от жестокого и ужасного русского мира. Имеряку хватило ума понять, что здесь жить нельзя, и поэтому он смотрит подчас на оставшихся с презрительным прищуром, как на не додумавших или не решившихся на поступок. И говорит о российских проблемах с той бесцеремонностью, которая особо неприятна, так как далеко не всегда является ошибочной. То есть в рамках русского неписанного церемониала она ошибочна, потому что право на голос обеспечивается риском: если ты готов отвечать за базар, отрывай рот, нет – завяжи его шнурком от ботинок и увянь.
И если говорить о культурных установках, то это требование в основном оценивается как резонное: важно не только то, что ты говоришь, но и почему и как отвечаешь за слова. Если ты эксплуатируешь безответственность, даруемую удаленной безопасностью эмигранта, защищен несколькими слоями границы, то и твое мнение существует как бы на котурнах безопасности от посторонних усилий.
Апелляция к смыслу сказанного, а не к позиции говорящего – глас вопиющего в пустыне: формально мы все, конечно, понимаем, что ведем речь о смыслах, но при этом не готовы к такой чистоте восприятия, мы включаем в речь и объективную, казалось бы, информацию, и способ оправдания себя, который есть тоже часть смысла.
Но с этой точки зрения и позиция критиков безапелляционного и морализаторского тона некоторых эмигрантов, поучающих аборигенов свысока смелости и уму, тоже доступна для разложения на составляющие смысла высказывания и позиции оправдания себя. Скажем, какой-либо достойный и известный профессионал, критик из известного СМИ, сетует на нравоучительство из-за бугра, естественно, делая акцент не на смысле позиции оппонента, а лишь на его избыточной защищенности. И как бы предлагает вычесть из громокипящей речи эту защищенность, после чего останется лишь пшик. Но ведь и в его позиции есть фигура защиты не только вполне конкретного политического фигуранта, что, безусловно, благородно, если учесть, что человек прошел по краю серьезного уголовного преследования; но и себя.
То есть утверждая, что требовать от человека, проживающего в политическом настоящем нынешнего российского режима и сохраняющего при этом важные составляющие достоинства и таланта, большего, какой-то смелости на разрыв аорты – неприлично, если сам смотришь на то, как мечутся реальные люди, из-за океана. Но неангажированный психолог и социолог (где вы только видели неангажированных социологов, способных вычесть из своего мнения свою позицию) с легкостью отметит то, что ему трудно фиксировать в себе. Защищая какого-нибудь подвергшегося репрессиям деятеля культуры за то, что он не Рахметов и не Базаров, а вполне себя вменяемый человек, знающий пределы возможного и допустимого, говорящий защищает и себя. И свою позицию включенности в нынешнюю политическую систему, ибо его СМИ существует на государственные или олигархические деньги тех, кто поддерживает существующий режим, но просто не столь явно, для усложнения и укрепления его же, режима, позиций.
Получается, что, если справедливо пожелание вычесть из остроугольных мнений зарубежных критиков эмигрантского пошиба их защищенность, то столь же рационально требование вычесть из благородных аргументов защиты реального человека в реальных обстоятельствах это самое благородство. Ибо это благородство обоюдоостро: не только защищает аргумент в споре, но и себя. Себя, свою позицию, которая, как почти у всех, колеблется между разумной отчетливостью и понятным всем конформизмом.
Понятно, что пыл полемики, казалось бы, не предоставляет возможности для подобной очистки приемов от ржавчины и патины, это оппонент путает божий дар с яичницей и судит обо всем слегка с ученым видом знатока с зарубежным видом на жительство. А мы, разумные конформисты, стынем на ветру наших непримиримых обстоятельств, противостоя не тем, кто прячет свою защищенность, как эмигрант, а напротив, выпячивает ее, как эти купленные с потрохами провластные пропагандисты и агитаторы.
Но структура высказывания не меняется от места высказывания, то есть меняется, акустика – может быть, самое важное, что есть или отсутствует в высказывании. Но все равно, где бы вы ни говорили на языке родных осин, возле Крыжополя, в Вашингтоне на Потомаке или здесь, на Яузе, ваше высказывание, как человек на табурете: как бы сам человек и отдельно — табурет. То есть ваша позиция, даже если вы ее не артикулируете, входит в высказывание и вообще-то требует этого признания, признания вашей субъективности.
Казалось бы, в жарких словесных сражениях не до чистоты риз: но дело не в ризах, а в котурнах. Если вы резонно требуете вычесть из морализаторского тона заполошного эмигранта его защищенность, не забудьте вычесть из вашего благообразия ту позицию Мюнхгаузена, который тянет себя за волосы из болота. То есть критикует нынешние политические порядки, являясь их частью.