Раковый корпус
Нетрудно заметить, что отношение к России и ее агрессии со стороны части мира, именуемого цивилизованным или европоцентричным, разделяется на две половины. На первый взгляд по принципу дистантности, удаленности. Страны из европейского периметра, имеющие в анамнезе мрачную историю отношений с Россией и ее имперскими амбициями, занимают по преимуществу более радикальную позицию. Страны, непосредственно удаленные, даже если и в их истории были войны с Россией, в основном, более сдержанную.
Если попытаться определить, что именно понимается под сдержанностью или радикальностью, то кажется, что дело в пальпации. Если политическое настоящее России представить плодом, скажем, сливой, то более сдержанные прощупывает сквозь мякоть твердую косточку, опознаваемую как путинский режим или Кремль. В то время как для более радикального взгляда сама косточка лишь небольшое и не столь важное уплотнение в гомогенной, однородной массе.
Поэтому более радикальный взгляд из европейского периметра в непосредственном касательстве к границам России полагает пусть не равную, но все равно общую ответственность за агрессию, войну и вообще акцентированно вызывающее поведение, нарушающее правила политического общежития. И, безусловно, переоценку своих сил и возможностей, что тоже входит в негласное распределение прав и обязанностей, и разные виды наказания за стратегически ошибочную цепь решений.
В то время как более удаленные и не имеющие непосредственного касательства к настоящему и прошлому России, полагают, что ответственность не равна. Что болезнь исходит непосредственно из косточки, а мякоть пусть и больна, но в результате инерции и контакта с болезнью костного мозга.
Результаты пальпации непосредственно влияют на сценарии будущего. Страны периметра склонны видеть лечение в хирургии или жесткой радиации, для них российская болезнь — рак, опасный в качестве расползания по всему политическому телу. А больной опасен до своего последнего вздоха. И если нельзя Россию просто вырезать и выкинуть в мусорное ведро, то нужно подвергнуть ее такой радио- или химиотерапии, чтобы с гарантией были уничтожены все болезнетворные клетки. А если одновременно погибнут клетки относительно или просто здоровые, это не беда, а неизбежная плата за опасность.
В то время как страны удаленные настроены на куда более щадящую терапию, они не готовы избирать квадратно-гнездовую радиацию, полагая, что различение степени заражения и болезни входит к комплекс цивилизованного поведения.
Понятно, что и в первом, и во втором случае возникают вопросы как о возможности того или иного вида лечения (больной должен быть готов), так и о ценности того, что является цивилизованным остатком. Страны удаленные отчасти не видят возможности подвергать Россию радикальному или хирургическому лечению, в какой-то степени возможному только при внешней оккупации, которая пока не представляется реальной при российском ядерном арсенале. И даже если наиболее вероятный сценарий, это обрушение России изнутри, в результате внутренних проблем, непосредственно зависящих не столько от экономического упадка из-за санкций, сколько от успехов-неуспехов на фронте. А военное поражение практически всегда влекло за собой революцию и смену режима в истории России. А уже при обрушении изнутри возможности для разных видов лечения, в том числе при непосредственном контакте при внешнем управлении, становятся более реальными.
Но и в этой ситуации, скорее, просматривается вариант, похожий на план Маршалла, использованный при денацификации Германии, что, по меньшей мере, сделает невозможным в ближайшем будущем великодержавного рецидива, чем такое лечение, которое просто синонимично медленной или быстрой эвтаназии. Типа, спалить весь раковый корпус вместе с врачами, медсестрами и нянечками.
И здесь дело не в той или иной цивилизационной ценности России, потерять которую было бы ошибкой, цивилизационная ценность в упрощенном виде всегда в той или иной степени спекулятивна и не может быть сведена к редукции типа экспериментальной площадки для демонстрации последствий неправильных и заведомо ошибочных цивилизационных решений по эпикризу Чаадаева. Скорее, речь идет просто об осторожности, смысл которой во избежание прецендента политически радикального уничтожения любого вида болезни. По типу страха уголовного преследования бывшего президента США из-за опасения, что следующий будет иметь больше оснований для антиконституционного переворота.
И напоследок несколько слов о причине более радикального отношения со стороны пограничных с Россией европейских стран, это, возможно, не столько и не только влияние мрачной предыдущей истории, но и влияние индукции, когда страны, находившиеся в непосредственной близости от орбиты России не только испытывали и испытывают инстинктивное отталкивание от нее, но и проникновение в них российского влияния в виде культурных практик максимализма и нетерпимости.